Петр Шолохов - Глазами художника: земляки, коллеги, Великая Отечественная

Вместе с другими товарищами я жадно внимал каждому слову Васи Летуновского, и в то же время меня не покидал милый образ соседской двенадцатилетней девочки – Галки. Всё услышанное в ту минуту показалось мне неправдоподобным, чудовищным, и вот тогда со мной неожиданно для всех приключилось что-то странное. Не говоря ни слова, я бросился бежать, не слушая окриков товарищей, ничего не видя перед собой. Было только одно желание – как можно скорее остаться одному. Перебежав базарную площадь, я забился в укромный уголок и, не сдерживаясь более, отдался своему неизъяснимому горю. По моему лицу бурным потоком текли слёзы. Близкий друг Леонтий отыскал меня среди лавчонок, и мы в торжественном молчании направились к дому. Возвращаться к товарищам не хотелось, вдвоём нам было так хорошо!

Шли молча; когда темнота скрыла наши лица, заговорили. Мягко упрекая меня в наивности, незнании самых простых вещей, Леонтий защищал Летуновского.

В те далекие годы наша семья занимала квартиру против городской каланчи, в нижнем этаже двухэтажного дома, рядом с белым уютным особнячком Галки. Молодая энергия искала выхода – бессознательно подражая старшему брату, я пытался овладеть мандолиной и нотами, мыкаясь по всем углам. Самым любимым местом, так сказать, моей эстрадой, был небольшой зальчик окнами в палисадник. Там, на балконе второго этажа частенько проводили время две девочки-гимназистки. В соответствии со своим чувством я изо всех сил старался извлечь нежные звуки вальса, по временам устремляя взоры на балкон, обнаруживая там присутствие девочек. В таких случаях меня встречали две пары глаз – одни серые, ласковые, явно покорённые музыкантом, принадлежавшие дочке верхних жильцов, бледному подростку. Другой пары глаз, насмешливых и бойких, я сам боялся. Обладательница их – живая девочка, со звонким голоском, со всеми признаками женского кокетства. Её тяжёлые каштановые косы, чуть вздёрнутый носик и поэтическое прозвище – Галка покорили меня. Она училась в частной гимназии и в своём тёмно-синем платьице с белым воротничком и фартучком казалась мне совершенством. От природы и сам бойкий, общительный, я терялся, немел в её присутствии.

Галка! Очарование этого имени до сих пор входит в моё сознание чем-то невыразимо высоким, чистым, навсегда утраченным, как и само детство. Я боготворил девочку вместе со всем, что имело к ней какое-либо отношение.

Их белокаменный домик прятался от глаз прохожих в зарослях акаций и казался мне таинственным, недоступны. Крылечко с парадной дверью, ворота, даже самая земля была для меня особенной. Почему-то, когда я шёл мимо их домика, она обжигала, будто горела под ногами. Просто удивительно! Я питал зависть ко всем живым существам, окружавшим девочку. Начиная от их старенькой тётушки и заканчивая собачкой, грозно лающей на меня из подворотни. Иногда по вечерам эта тётушка, разыскивая девочку, мило шамкала:

– Галочка, Галочка, пора спать.

Мне было грустно, но я любил и эту тётушку. У Галки были двоюродная сестра Соня и младший братишка Борис, не раз досаждавший мне, но на всех одинаково распространялась моя нежность.

Мысль о простом, как мне тогда казалось, пошлом знакомстве оскорбляла, я не стремился к такому сближению. При случайных встречах, завидя девочку издали, я стремился быть незамеченным, обходил, теряя остатки мужества, почти ненавидя себя. Тёмными вечерами подолгу бродил в одиночестве мимо их домика, глядя на таинственный огонек, рисуя себе несбыточные картины. Конечно, я тщательно скрывал от всех свою тайну!

Однажды мать, оставшись со мной наедине, вручила мою собственную рукопись, обронённую в комнатах. Что это была за исповедь? Не знаю! Запомнилась одна лишь фраза: «Милая Галка! Если бы ты знала, как я люблю тебя!» Мать с серьёзным лицом, глядя мне в глаза, спросила:

– Что же, и сильно ты её любишь?

От стыда и досады я готов был реветь. Зажав листочки в кулак, я бросился вон и бродил наедине со своим оскорблённым чувством до глубокой ночи. В этот памятный день я остался без вечернего чая и обязательного в нашей семье ужина.

Великий пост, между тем, продолжался. С нетерпением ждал я Страстной недели, когда мы, учащиеся, должны были, посещая церковь, «говеть». Таким образом передо мной, с детства лишённым религиозного чувства, открывалась возможность ежедневно видеть Галку. С благоговением отправляясь в церковь, я старался держаться там как можно дальше от товарищей, от их обычных шалостей. Забившись в самый тёмный угол к старушкам, я наблюдал за проходящими – народу было много, но не было её! И всё окружающее меркло, мне становилось тоскливо. Радость мгновенно возвращалась вместе с появлением Галки. Слова унылой службы становились осмысленней и поэтичней. «Господи, Владыко живота моего», – доносились проникновенные слова молитвы. Священник, отец Василий, преподавал у нас Закон Божий. Зло кричал, дрался линейкой, но сейчас в его голосе всё было иное. В умилении, восторженно смотрел я на владычицу сердца, от её милой головки с золотящимися косами поднимал взоры вверх, под своды, мысленно шепча слова благодарности. Молитва Ефрема Сирина до сих пор звучит для меня неизъяснимой прелестью.

Дьякон в старом соборе, куда мы ходили «говеть», был гундос и страшный пьяница, ребята, дразнясь им, смеялись, порой и мне становилось нестерпимо смешно, я едва сдерживался, но милый образ девочки спасал от шалостей. Запахи ладана, мерцание лампад, сияние впереди, где стояла Галка, сковывало всё моё существо. Скромно сложив руки, склонив голову, я наслаждался близостью. Старушки восхищались религиозностью подростка – знали бы они, что́ привлекало мальчика в их набожную среду.

По окончании службы, держась на расстоянии, боясь потерять след Галки, шёл я домой, отваживаясь в темноте подходить ближе, невидимкой провожая девочку до их крылечка.

Быстро мчались золотые дни Страстной недели, наступил Чистый четверг, когда в церкви читалось двенадцать Евангелий, служба была особенно торжественной. Двенадцать раз зажигались и вновь тушились свечи, двенадцать раз большой колокол рождал грусть, отбивая удары. Последняя глава о мучениях Христа и разбойников звучала напряжённо; слушая, я по-своему переживал трагедию этой легенды, связывая в одно окончание службы с концом своего блаженства.

В заключение открывалось шествие с паперти в тишину тёмной ночи. По улицам с горящими свечками расходился народ, вначале широкой волной, потом дробясь, растекаясь во все стороны. Огоньки, исчезая, гасли, вместе с этим водворялась необыкновенная тишина. Оберегая в ладонях огонёк, иду неторопливо, вместе с другими. Вспыхнет вдруг свеча, вырвется знакомый силуэт… Это идёт она – Галка! Светится её личико, вокруг головки огненный нимб, а голосок среди подруг звенит колокольчиком. Когда в домах исчезают эти видения, захлопываются все двери, утомлённый особенной полнотой, стою и долго смотрю в звёздное небо.