Рудольф Баландин - Эйнштейн в координатах любви

Кроме большого количества работы, здесь ничего нет. Но со здоровьем опять всё в порядке. Оно даже лучше, чем перед моей болезнью. Михайлов вновь передал мне привет.Кажется, симпатии взаимные. Я получил много писем, касающихся проблем мировой политики. Кажется, всё выглядит не так плохо по сравнению с недавним временем, но всё же достаточно опасно. В целом усилия такого рода повсюду порождают чувство безнаказанности. Особенно там, где имеешь дело с людьми и их страданиями.

Паули, ко всеобщему удовлетворению, получил Нобелевскую премию. Его это особенно порадовало. Только что сам вымыл себе голову, но без особого успеха. У меня нет твоей сноровки и аккуратности. Но как мне всё здесь напоминает о тебе: Альмарово одеяло, словари, та замечательная трубка, которую мы считали пропавшей, и все другие мелочи в моей келье. Ну и конечно, осиротевшее гнёздышко.Моя сестра очень довольна книгой, которую ты ей дала. Она очень постарела, но пока в порядке. Я очень устаю на работе, но не печалюсь из-за этого. Читаю историю философии и делаю это с большим интересом.

Представляю, сколько пройдёт времени, пока ты получишь это моё письмо. Надеюсь, что оно найдёт тебя в хорошем расположении духа и добром здравии.

Сердечные пожелания. Целую. Твой А. Э.».

Мне кажется, в его послании звучит подлинная грусть. Странно: знаменитому на весь мир человеку, имевшему возможность иметь любовниц и слуг, никто не помог вымыть голову. Неужели он стал до такой степени одиноким? Или он доверял эту процедуру только близкому человеку? Или ему захотелось таким образом показать своей любимой тоску по ней?

Трудно заподозрить его в неискренности. Зачем лукавить? Маргарита Конёнкова спешно отбыла в СССР, и шансов на её возвращение в США практически не было. Или у него была надежда встретиться с ней в Москве? Вряд ли.

Нет, это действительно странно: неужели не нашлось никого, кто мог бы развеять его печаль? Или у него просто возникло лирическое настроение, навеянное воспоминаниями о недавних свиданиях?

Упомянут в письме Михайлов, как теперь известно, резидент советской разведки в США. Конечно же Эйнштейн понимал, почему в нём так заинтересовано консульство СССР. Он напомнил Маргарите, что выполнил или даже продолжает выполнять её поручение.

Через месяц (30.12.1945) ещё одно письмо:

«Любимейшая Маргарита!

По нашим подсчётам, это последнее воскресенье в этом году, и ты уже довольно долго находишься в Москве. У нас ничего не изменилось, и жизнь идёт своим чередом с той лишь разницей, что я теперь каждое воскресенье сижу в одиночестве в моей хижине. В эти праздничные дни у меня было много посетителей, семейных пар, политиков, физиков. В общем – более чем достаточно. Со здоровьем – всё в порядке, с работой – тоже. Я всё больше должен играть роль пожилой важной персоны, своего рода пожилого святого. В известной мере это прекрасно, если от этого многого не ждёшь. Как я в прошлом смеялся, когда мне предсказывали это. Вчера у меня был профессор Кэрман, который недавно в третий раз побывал в России. Он рассказал много интересного, в том числе новости из Центральной и Западной Европы. Люди живут вновь так же, как и раньше, как будто не возникла новая, превосходящая все имевшиеся ранее, опасность. И стало ясно, что люди не извлекли уроков из того ужаса, который они пережили. Мелкие интриги, с помощью которых они устраивали жизнь раньше, вновь овладели их сознанием. Таков уж род человеческий.

О господине Михайлове я больше ничего не слышал, но думаю, что ему наконец-то передали телеграмму в русскую академию. И мне очень любопытно, как пойдёт дело дальше.Моя сестра по-прежнему не может путешествовать. Она должна ждать, пока найдёт надёжного сопровождающего. В её нынешнем состоянии не остаётся ничего другого. Я радуюсь вещам, которые ты мне передала и которые составляют моё окружение: Альмаровый плед, браслет для часов, словари, карандаш и всё остальное. С радостью я жду твоих сообщений из нового мира. Желаю тебе всего хорошего и поздравляю с Новым годом.

Сердечно приветствую тебя. Целую. Твой А. Э .».

Есть другая версия фрагмента, по-видимому, этого же письма: «Я совершенно запустил волосы, они выпадают с непостижимой скоростью. Скоро ничего не останется. Гнёздышко тоже выглядит заброшенно и обречённо. Если бы оно могло говорить, ему нечего было б сказать. Я пишу тебе это, накрыв колени Альмаровым одеялом, а за окном тёмная-тёмная ночь».

Прошло уже два месяца со дня их разлуки, а у него всё та же грусть. И этот человек поучал привязываться только к цели, а не к людям и вещам! Для него даже вещи обрели ритуальный смысл как символ связи с любимой женщиной.

Постоянное упоминание «Альмаровое одеяло» тоже весьма характерно. Он придумал это слово из их имён: АЛЬберт и МАРгарита. Оно было для них, как говаривали в старину, «покровом Амура».

Он в ту пору был не молод – 65 лет, она – на 16 лет моложе. «Седина в голову, бес в ребро»? Да, так бывает. Хотя Эйнштейну в зрелые годы не раз попадал «бес в ребро» (или в какое-то другое место). Но в данном случае вряд ли можно говорить о его «сексуальной озабоченности». У него совершенно очевидная потребность общаться – хотя бы письменно – с любимым человеком.

« Прощальный свет / Любви последней, зари вечерней ». Кстати, когда это написал Фёдор Тютчев, ему был 51 год.

Вновь повторю: Эйнштейн пишет в Москву, зная, что встретиться с Маргаритой ему не суждено. Он понимает, что их письма, скорее всего, вскрывают и прочитывают «компетентные органы» и в США, и в СССР, но всё-таки продолжает писать. Значит, это ему скрашивает жизнь.

Вот ещё два письма. Привожу их в том виде, как они опубликованы, без сокращений, чтобы показать, что Эйнштейн делится с Маргаритой новостями, как с близким другом, а не просто с любовницей. Помня о перлюстрации (тайном вскрытии корреспонденции) писем, местами прибегает к намёкам:

«Принстон. 15.01.46.

Любимейшая Маргарита!

Это уже третье посланное тебе письмо, а от тебя так и нет ни одного. Я уверен, что ты получаешь мои, а твои исчезают в какой-то неведомой дыре. Надеюсь, что так оно и есть, а помимо этого надеюсь, что ты всё нашла таким, каким и хотела найти, и получила желаемые результаты от своей тяжёлой работы.

Я наконец написал что-то достойное. Ездил в Вашингтон, чтобы высказать своё мнение перед комиссией по Палестине. Наполовину она состояла из англичан, и я могу тебя уверить, что они ещё никогда не слышали такого публично выраженного возмущения. Я даже не представлял, что смогу всё это изложить на английском. Но если человек должен сделать что-то, он сделает. А всё остальное – обычная работа.