Татьяна Знамеровская - Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи

Она в красках пишет о том, как все они, кроме папы, праздновали Пасху, ходили к заутрене вместе с красноармейцами, насколько для нее все это было «таинственно-романтично», «сказочно», как она готовила всем «писанки-подарки», разрисовывая их акварелью, как всем завсегдатаям дома, в том числе красноармейцам, дарились куличи и пасхи. «…Это был красивый и вкусный, опять-таки в истоках народом созданный и затем талантливо развитый праздник, как и другие народные традиции» [ЛЖ, с. 100], – отмечает Т. П. Знамеровская.

И частые переезды с места на место (на «зимние квартиры» и в летние лагеря) вместе с красноармейцами, и общие с ними впечатления от окружающего, в том числе от красоты Украины, – все это, безусловно, роднило с «народом». Вот как Т. П. Знамеровская описывает одну из этих поездок – отъезд из Зазимья под Киевом: «Мы ехали не одни, а с большим отрядом красноармейцев. Выехали, когда еще было темно, когда все потом окуталось густым, молочно-белым туманом, медленно садившимся на землю и начавшим таять при первых прорвавшихся сквозь его толщу лучах солнца. Это было незабываемое, тоже такое новое для меня, невиданное раньше чудо зарождения из ночи утра, из тумана – ясности и свежести омытых росою цветущих лугов, жаворонков, трепещущих над ними крылышками с радостной быстротой, будто одного пенья недостаточно было для выражения их блаженства» [ЛЖ, с. 119]. Она вспоминает запавшее в сердце: «Красноармейские песни, – удалые, грустные, боевые и лиричные… То русские, то украинские. Ощущение мужественности в мужских голосах, в фигурах всадников, слитых с конями» [ЛЖ, с. 119–120].

В 1924 г., когда Т. П. Знамеровской исполнилось 12 лет, в устройстве Красной армии произошли существенные изменения. Вот как их описывает сама Татьяна Петровна: «Но многое в нашей жизни изменилось, и прежде всего начала быстро и решительно ликвидироваться та демократическая патриархальность, которая для Красной армии была еще наследием Гражданской войны. Красноармейцы больше не жили с нами в одном доме, а все перешли в казармы, туда же были переведены лошади. Я перестала быть так непосредственно, как раньше, „дочерью батареи“, воспитывавшейся в значительной мере в конюшне и тесном общении с красноармейцами. Спасибо судьбе уже и за то, что это было достаточно долго в предшествующее время! Я очень скучала без Васьки (любимого коня. – А. М. ). Я видела, что общение красноармейцев с командирами теряло прежнюю простоту, приобретая оттенок дистанции и связанной с уставом дисциплины. Наступал рубеж, непонятный мне, но ясно мною ощущаемый» [ЛЖ, с. 123–124].

Но и после 1924 г. жизнь Тани протекала в непосредственной близости от места службы отца. А с 1927 г., когда семья уехала с отцом к месту службы, оставив дочь заканчивать в Детском Селе девятилетку, Таня ездила на каникулы к родителям и, по существу, жизнь отцовской батареи протекала у нее на глазах, а праздники батареи для всех членов семьи тоже становились большими событиями.

В последующем Таня соприкоснулась с представителями простого народа, когда поступила учиться в Днепропетровский горный институт. Одним из ее верных товарищей стал Витя Телеченко. Вот какую характеристику она дает ему еще в начале своей дружбы с ним, описывая их прогулку по Днепру на лодке: «На Витю было приятно смотреть, как он сильно и уверенно греб веслами, и наша лодка, как птица, летела по глади Днепра, быстро рассекая воду. Витя – сын рабочего-металлурга и сам уже успел поработать на заводе. Ему двадцать лет. Отец его умер давно, и он живет с матерью. Он единственный сын у матери. Мне кажется, что завод вложил стальную силу своих машин в его крепкие мускулы, дал ловкость и гибкость всему его красивому, сильному телу. У него открытые, большие, дерзкие черные глаза, насмешливая улыбка на красиво очерченных губах. Он красив, обладает здравым взглядом на жизнь, чувством свежего, грубоватого юмора. Это человек, который нужен жизни и не пропадет. Правда, он любит „побалабанить“, выпить и хорошо погулять, но я убеждена, что он знает границу всему и в грязь не полезет, потому что у него есть к этому отвращение» [ТЛ, с. 182] [4] Знамеровская Т. П . Только о личном: [рукопись] // Архив В. А. Булкина. Здесь и далее цит. по рукописи, страницы указываются в тексте в квадратных скобках с пометой «ТЛ». .

Безусловно, она восхищается Витей, и он взаимно восхищается ею. «В институте многие убеждены, что мы увлечены друг другом. Не скрою, что его внимание мне льстит, мне нравятся его сила и властность его чувства. Мне с ним бывает хорошо. Его прямота, горячий огонь его красивых темных глаз меня привлекают. Наконец, я привыкла и товарищески привязалась к нему. Но ведь всего этого мало. Если даже с моей стороны есть некоторое увлечение, то ведь это не любовь. Вите недостает очень многого, чтобы вообще была возможность любви с моей стороны. Я знаю, что во многих отношениях я умнее его, что нас разделяет разница культуры. Знаю, что у него не хватило бы чуткости понять меня со всеми моими недостатками и отклонениями от шаблона. Я его знаю лучше, хотя и не до конца. Знает ли он меня хорошо? Все-таки нет» [ТЛ, с. 365]. И хотя в силу воспитания она не готова отдать своего сердца Вите, предпочтя ему более интеллигентного Женю Иейте, а потом свою первую любовь Павлушу Чахурского, но сожаление о пропущенном и навсегда потерянном с отъездом из Днепропетровска в ее душе остается. Уезжая в Ленинград, она сказала в запальчивости родным: «А может быть, никто, никогда не будет меня так любить, как он, с такой силой и страстностью чувства!» А в дневнике прибавила: «Как угадать?» [ТЛ, с. 277]. Витя был такой же, как красноармейцы, – сильный физически, страстный в чувствах, порою до стихийности, мужественный, готовый пожертвовать собой ради благородной и справедливой цели, что-то уже испытавший в жизни, переживший, видевший, и в то же время нравственно чистый и мудрый.

Таня близко соприкоснется с жизнью народа и во время своих геологических практик в Ленинградском горном институте, куда она перевелась после перевода отца по службе в Ленинград. После второго курса Т. П. Знамеровская попадает на Урал в геологическую партию. Ее коллегой становится студентка Варя, поступившая в институт из бедной крестьянской семьи, жившей в Карелии. Как отмечает Т. П. Знамеровская, исподволь изучавшая Варю, «в цельности, нетронутости, прямолинейности, правдивости и порой наивности чувствуется, что она выросла вдали от влияния города» [ДГП, с. 6] [5] Знамеровская Т. П . Дневник геологических практик: 1931–1934 годы: [рукопись] // Архив В. А. Булкина. Здесь и далее цит. по рукописи, страницы указываются в тексте в квадратных скобках с пометой «ДГП». .

Во время геологических съемок в тайге Т. П. Знамеровская встречает беглых крестьян из числа сосланных «кулаков». «Мне также хочется рассказать кое-что из цикла „лесные встречи“. Но разве это я смогу сделать? Во всяком случае, многое виденное и слышанное в тайге заставляет меня погрузиться в невеселые и тревожные думы. Хождение одной по тайге в мужском костюме для меня безопасней, благодаря моему сложению, делающему меня похожей на настоящего мальчика. …Нередко в лесу я сталкивалась с беглыми, голодными и оборванными, просящими у меня хлеба, и мне приходилось отдавать им из полевой сумки свой завтрак» [ДГП, с. 25–26]. Или: «Сколько худшего, тяжелого и страшного я здесь насмотрелась! Особенно на лесозаготовках… Я старалась умолчать об этом из самого элементарного страха. Но ведь и те беглые, которые, принимая меня за „парнишку-охотника“, требовали показать им мой планшет и объяснить по нему, как и куда ведут лесные дороги, не были уголовниками. Они раза два шли со мной часть пути, и я понимала, что это – высланные крестьяне. Они не причинили мне никакого вреда. И бежали к рудникам, вероятно, надеясь устроиться на работу, несмотря на отсутствие документов. Но что говорить о мужчинах? В Верхотурье мы видели прибывавшие эшелоны, товарные вагоны которых были набиты женщинами, стариками, детьми. С жалкими узелками выгружались они из поездов, голося, плача. А потом? Сколько раз мы видали таких из „раскулаченных“, привезенных машинами в тайгу и выброшенных прямо на диком, нежилом месте, чтобы здесь начать лесозаготовки. Начать! Но с чего? Шли дожди, а потом уже и осень пришла с заморозками, а их все везли и вываливали на пустое место. Они делали для начала шалаши из веток, но разве эти шалаши и их узелки могли спасти их от холода? А что они ели, как могли спастись от всяких болезней? И вот рядом с шалашами и первыми, еще редкими недостроенными хижинами, гораздо быстрее, чем они, росли рядом могильные кресты. Сколько, даже мимоходом, я видела больных и умирающих по сути дела без крова людей, сколько умерших, особенно детей…» [ДГП, с. 58–59].