Вячеслав Пайзанский - С утра до вечера

Вячка приехал на каникулы злой и оскорбленный. Разумеется, с сестрами он не поделился своим возмущением. Лишь в письме к Соне отвел душу. Но ее утешения не получил, так как не получил и писем ее.

Надо было найти подходящий адрес. И Вячка недолго его искал, он быстро нашелся.

В доме сестры Вячка познакомился с хорошим знакомым сестер, Чумаковым, работавшим в акцизном надзоре на одном из сахарных заводов, принадлежащих частным лицам. Чумаков жил при заводе в местечке Островы, в 14 верстах от города.

Чумаков пригласил Вячку к себе: у него был сын Володя, вращавшийся среди польской молодежи, плохо владевший поэтому русским языком. Отцу хотелось несколько обрусить сына при помощи общения с Вячкой. Вячка побывал в Островах, познакомился с семьей Чумакова, с Володей и сего матерью-полькой.

При железнодорожной станции Островы было почтовое отделение, и это надоумило Вячку дать Соне адрес до востребования на эту почту.

Здесь его никто не знал, вокруг станции было несколько сахарных заводов, следовательно тайна переписки была обеспечена.

Ожиданья Вячки оправдались: в это лето письма Сони он получал аккуратно, в точно назначенное время.

В Островах было очень красиво. Близь местечка было несколько проточных, соединенных друг с другом прудов, полных рыбы, так как ловить ее здесь разрешалось только удочкой. Здесь было чудесное купанье, а недалеко был смешанный лес. Это были замечательные места для отдыха и для удовольствий. И Вячка часто наезжал сюда поездом Варшаво-Венской железной дороги.

Володя Чумаком был моложе Вячки на два года, но физически был развит лучше Вячки. У него уже пробивались черные усики. Умственно и духовно он был ребенком. Он ничего не читал, не интересовался театром, жизнью страны. Весь мир его сосредотачивался на азартной игре в карты, на девчонках и на веселом времяпрепровождении.

Володя ввел Вячку в круг своих друзей. Этот кружок состоял из нескольких девочек и трех парней. Парни непрерывно дымили папиросами и чересчур часто ругались «пся крев».

Центром кружка была почти взрослая девушка, хорошо физически развитая, со смазливым личиком. Ее все звали Велюся, хотя настоящее имя ее было Мария. Кампания проводила время в прогулках в лес, в купании, в ужении рыбы, а также в разных играх.

Вячке особенно нравилось ужение рыбы. Он часто отказывался от прогулок ради того, чтобы посидеть с удочкой и поймать несколько линей.

Иногда по вечерам в овраге, на берегу прудов, поднималась возня: там боролись, смеялись, визжали и вновь поднимались, вновь бегали и так далее. Вячка видел, что это любимая игра всей кампании, но не участвовал в ней. Он не понимал, что в ней интересного.

Он заметил, что Велюся всегда бегает с одним и тем же парнем, которого звали Зырка.

Остальные убегали от них подальше. В другой группе коноводил Володя. Он трепал девочкам волосы, щипал их и заставлял визжать и смеяться. Вячка наблюдал за группой Володи, сам смеялся, но не бегал, хотя здесь на двоих мальчиков приходилось не меньше пяти девочек, 12–13 лет.

Однажды Зырка объявил, что он поступил на работу и больше приходить на игры не будет. Велюся подошла к Вячке и спросила по-польски, согласен ли он быть ее кавалером?.. Вячка плохо еще понимал по-польски, но угадал ее вопрос.

«Добже!» – воскликнул Вячка и взял Велюсю за руку.

С этого дня они стали неразлучны, вместе гуляли, вместе купались. Велюся учила говорить Вячку по-польски. Потом она втянула его в свою игру: они бегали и возились в овраге. Велюся старалась разбудить в нем чувственность и добилась своего. Она была довольна, не от разбуженных чувств, а шла им навстречу. Начались какие-то необыкновенные поцелуи, притягивавшие к ней. Вячка смелел, а она только смеялась. Однажды она едва вырвалась от него. И больше в это лето он ее не видел.

Но дело было сделано. В Вячке были разбужены такие чувства, которые ускорили переделку его сознания, его возмужалость. Понятно, сознаться в них Вячке было стыдно. Он не посмел написать о них Соне, от которой пока решительно ничего не скрывал.

Но хуже было то, что Вячка не мог уже забыть о них.

Он сам стал другим: иначе ему представлялись почти все жизненные явления, отношения людей.

Он, однако, научился сдерживать в себе иногда прорывавшиеся порывы, но исключить их совсем из своей жизни не сумел.

Этот перелом отразился и на поэзии Вячки. Он стал писать эротические стихи, которых сам стыдился и в конце концов сжег их.

Из Вячки-ребенка вырастал Вячка-мужчина.

Еще одно нехорошее воспоминание осталось у Вячки от этих каникул. Он научился пить вино. Правда, красное вино он уже и раньше пил. Когда учился в Б., старшеклассники как-то увели его от ворот гимназии в местечко Тересполь и там в грязном еврейском кабачке распивали красное вино и закусывали пряниками.

А теперь Вячку угощали в доме Чумакова настоящей водкой. И хотя она ему была противна, он пил, чтобы доказать, что он настоящий мужчина, о чем ему не переставал напоминать друг и приятель Чумакова, Г. Можно бы, пожалуй, не вспоминать того, чем памятны эти каникулы, но тогда было бы непонятно многое, что впоследствии вошло в его натуру и властно держало его долго и удивительно.

В конце каникул Вячка, списавшись с Соней, ездил в Варшаву, где она назначила ему свидание. Вячка приехал накануне, остановился у брата, а на другой день встретил Соню. Ей негде было остановиться, и она в от же день уехала обратно в Б.

Они с Вячкой очень сожалели, что свидание их продолжалось так недолго, но ничего сделать не могли.

Вячка узнал, что Соню не допустили к экзаменам в седьмой класс по настоянию мачехи, хотя она хорошо подготовилась за шестой класс. Провожая Соню, Вячка поцеловал ее уже не совсем обычным поцелуем. С каникул Вячка возвратился рано. Ему нечего было делать ни в К., ни в Островах.

До начала занятий в гимназии он много гулял с товарищами и с гимназистками.

Он был приятно удивлен: его песня распевалась на польском языке, под заглавием «Дарунек», что значит по-русски подарок.

Ее и по-русски пели русские гимназисты и гимназистки. Песня, оказывается стала популярной.

Только автора музыки Вячка никогда уже не видел. Говорили, что он переехал в город Радом и стал там главным органистом.

Имя Марьянского Вячка услышал больше двадцати лет спустя, как имя известного польского композитора.

Как бы то ни было, Вячка гордился и за себя, и за Марьянского. И, хотя они не были всенародно признаны авторами распеваемой модной песни, Вячка был счастлив, как никогда раньше и сам постоянно напевал этот ставший модным мотив. Его напевали друзья и посторонние, его напевал даже брат Петр.