Виктор Буганов - Пугачев

Некоторым повстанцам, конечно, удалось спастись. Овчинников, например, с частью сил ушел в Илецкий городок. Другие сумели укрыться по окрестным местам. Но поражение было полным.

Главнокомандующий карательных войск, узнав о победе Голицына, вздохнул с облегчением: «То-то жернов с сердца свалился!» (в письме к жене 26 марта). На генералов-победителей, по представлению Бибикова, посылались милости императрицы — кому чины и ордена, кому имения и «не в зачет третное жалованье».

Но их расчеты на то, что после этой победы с восстанием почти уже покончено, были явно преждевременными. Бибиков в письме Волконскому 28 марта выражал уверенность: «Теперь я могу почти, Ваше сиятельство, с окончанием всех беспокойств поздравить, ибо одно только главнейшее затруднение и было, но оно теперь преодолено; и мы будем час от часу ближе к тишине и покою».

Московский главнокомандующий пошел еще дальше. 4 апреля в письме к императрице он сообщает: «Я, будучи через уведомление от Бибикова обрадован, что злодей-Пугачев с его воровскою толпой князем Голицыным совершенно разбит и что сие внутреннее беспокойство (которое столь много Ваше милосердное матерно сердце трогало) к концу почти пришло, приношу всенижайшее и всеусерднейшее поздравление».

Властям казалось, что после боя у Татищевой осталось только арестовать Пугачева, и все будет в порядке. Они принимали соответствующие меры — курьеры и команды появились по Волге и Иргизу, чтобы хватать беглых повстанцев, в том числе и Пугачева. Но в Бердо оставалось еще много людей — больше, чем в Татищевой; главное же — повсюду народные низы сочувствовали «императору», готовы были пойти за ним.

Поздно вечером 22 марта, в день поражения под Татищевой, Пугачев прискакал в Берду. Тут же, опасаясь преследования со стороны Голицына или вылазки из Оренбурга, приказал сменить караулы. Место солдат и крестьян заняли яицкие казаки, как люди более опытные. Караульные недоумевали:

— Что за чудо, что нас вменяют не вовремя и гонят целыми толпами в Берду?

Обращались к командирам, а те в Военную коллегию. Явился туда и Хлопуша, который тоже был в растерянности. Но писарь Васильев, сидевший в коллегии, ничего толком ему не сказал:

— Тебе что за нужда? Знал бы ты свое дело да лежал бы на своем месте!

Хлопуша пошел к Творогову. По дороге его еще больше удивило то, что некоторые казаки, яицкие и илецкие, готовят возы, укладывают на них вещи.

— Что это значит?

— А это те казаки, — отвечал ему Творогов, пряча глаза, — что приехали из своих мест за хлебом и теперь собираются домой. Я с ними жену свою отпускаю. А ты поди и распусти свою команду.

Соколов пошел исполнять приказание. Между тем в лагере нарастало беспокойство. Некоторые из яицких казаков начали подумывать о том, чтобы спасти свою жизнь, — ясно было, что каратели вот-вот придут в Бер-ду, и начнутся аресты и казни. Впору было, как им казалось, подумать и о себе. Начал Григорий Бородин, племянник яицкого войскового старшины Мартемьяна Бородина. Он оказался, как это ни странно, среди пугачевцев в Бердце, затем под Татищевой, откуда после поражения прискакал с Пугачевым. В тот же вечер он пришел к Шигаеву, у которого сидел Федор Чумаков. Их и начал склонять к измене Бородин:

— Я поеду в Оренбург и там расскажу. А между тем не можно ли его (Пугачева. — В. Б. ) связать?

— Поезжай и предстательствуй за нас всех, чтобы помиловали, а мы постараемся его связать.

Как видно, некоторые из казаков, пошедших за Пугачевым, готовы были выдать его, как только над ними нависла серьезная опасность. Смотрели они на подобные вещи довольно просто. Как мы не раз могли убедиться выше, многие представители правительственного лагеря делали то же самое, когда дело доходило до виселицы, — переходили на сторону Пугачева. Конечно, не все. Но и среди пугачевцев далеко не все так легко шли на измену — многие и многие сражались до конца, умирали в сражениях и застенках, оставались верными Пугачеву.

Шигаева смущало, что их, заговорщиков, мало:

— Как нам это одним делать можно! Хорошо, есть ли бы много нас согласилось.

— Уже четыре человека знают, — заверил Бородин. — Я с ними говорил.

— Так поезжай и уговаривай других.

Григорий, переговорив еще кое с кем, уехал в Оренбург. Но на следующий день все стало известно Пугачеву — некоторые из тех, с кем вел переговоры Бородин (в том числе старшины), рассказали ему обо всем. Разгневанный Емельян приказал немедленно его повесить, но того и след простыл.

Тогда же, 23 марта, рано утром, у Пугачева собрались ближайшие сподвижники — Шигаев, Витошнов, Чумаков, Творогов, Падуров, Коновалов. Он рассказал им, ничего не скрывая, о тяжком поражении. Обвел всех глазами:

— Что делать? Как вы рассудите, детушки: куда нам теперь идти?

— Мы, — растерянно отвечали они, — не знаем.

— Я думаю, что нам способно теперь пробраться степью, через Переволоцкую крепость, в Яицкий городок. Там, взяв крепость, можем укрепиться и защищаться от поиска войск.

— Власть ваша! Куда хотите. А куда вы, туда и мы.

— Поедем лучше, Ваше величество, — сказал Творогов, — под Уфу к графу Чернышеву. А если там не удастся, то будем близко Башкирии и там можем найти спасение.

— Не лучше ли, — продолжал настаивать Пугачев, — нам убираться на Яик, ибо там близко Гурьев городок, в коем еще много хлеба оставлено, и город весьма крепок.

— Пойдем, — поддержал его Шигаев, — в обход но Яик через Сорочинскую крепость.

Решив так, стали искать провожатого. Пугачев послал за Хлопушей. Когда тот вошел во «дворец», спросил его:

— Ты шатался много по степям, так не знаешь ли дороги Общим Сыртом, чтобы пройти на Яик?

— Этого тракта я не знаю.

— Тут есть хутора Тимофея Падурова, — заметил Творогов, — и он должен знать дорогу.

По тот, ссылаясь на зимнее время, отказался — как, мол, в такую снежную пору найдешь дорогу? Но Пугачев упрашивал:

— Ты здешний житель. Сыщи ты мне такого вожака, который бы знал здешние места.

— Вчера приехал оттуда казак Репин и сказывал, что там дорога есть.

Репина разыскали и приказали вести войско. Но в него включили далеко не всех, а только «доброконных». Остальным же, в большинстве плохо вооруженным крестьянам, другим людям, то есть пехоте (а таких набралось в Берде уже 20—25 тысяч человек!), Пугачев приказал расходиться — «кто куда хочет». Так казаки, Пугачев в том числе, смотрели на «мужиков» — в военном деле, особенно в такой чрезвычайной обстановке, которая сложилась в те дни, они были неопытны, малоподвижны. Уходить же от карателей можно было только с конницей.

Шигаев начал по приказу Пугачева раздавать деньги из казны. Едва только открыли бочки с вином, началась свалка, и Пугачев приказал выбивать днища из бочек — вино потекло рекой по улицам. Многие укладывали пожитки на возы, по слободе во все стороны двигались люди. Некоторые, следуя примеру Бородина, бежали в Оренбург. Но караульные задерживали их, и «тут, по словам Хлопуши, кто вознамерился бежать, множество переколото».