Людмила Сараскина - Александр Солженицын

40«Пятиться от меня Виткевич стал много позже. На шарашке он был вполне свой», — вспоминал Солженицын (2001). Как свидетельствует Копелев, «Виткевич и позднее, на воле, продолжал дружить с Солженицыным и с его первой женой. В конце пятидесятых годов он переехал в Рязань, чтобы жить и работать к ним поближе». Копелев оставался на шарашке с Виткевичем, своим добрым приятелем, ещё в течение двух с лишним лет после отправки Солженицына и утверждал, что Кока хоть и отзывался порой о Сане критически (мол, всегда хочет быть первым), но «ни разу не намекнул на те обвинения в предательстве, который в 1974 году были опубликованы за его подписью в брошюре АПН, а в 1978 году от имени Виткевича повторены в грязной книжонке Ржезача».

41Четыре самодельные тетрадки 1948–1949 гг. для самообразования с марфинской шарашки, размером 11,5 на 18 см, сшитые нитками, назывались «И.Ф.» (История философии). А. И. вставал в 5 утра, до подъёма, шёл в библиотеку, где делал выписки и записывал впечатления от изучаемых философов по темам. I — Восток и античность. II — Арабы. Средневековье. Возрождение. III — Декарт–Гоббс–Паскаль–Спиноза–Лейбниц–Локк–Юм. Эпоха Просвещения–Руссо–Кант–Фихте–Шеллинг–Гегель–Шопенгауэр–Шпенглер. IV — Философия XIX и ХХ вв. — Русская философия.

42По свидетельству «Ядерной энциклопедии», с лета 1945 года военно-политическое руководство США начало разрабатывать план ядерного нападения на СССР, определять цели. Первый проект (доклад № 329) назывался «Стратегическая уязвимость России для ограниченной воздушной атаки» и был датирован ноябрём 1945 года. В 1948–1949 гг. был подготовлен детальный план бомбардировки СССР. Предполагалось смести с лица Земли 70 городов и индустриальных центров, около двух тысяч объектов. Было подсчитано, что за месяц 2,7 миллиона людей будут убиты и ещё 4 миллиона ранены. Опасаясь ядерной атаки со стороны США, советское руководство начало блефовать. В 1947 году министр иностранных дел Молотов заявил, что в СССР раскрыт секрет ядерной бомбы и что СССР уже обладает ядерным потенциалом, хотя до первого испытания было ещё два года. Ради создания видимости ядерных испытаний в разных концах СССР проводились оглушительные взрывы с применением обычной взрывчатки.

43«Чётки с красным сердечком сохранились. Они сделаны из хлеба, не самого мягкого; они не протухают; они, как камешки, вечные. Позже я сам сделал себе более простые чётки из пробок, хороший материал, никакого запаха. Мне для проверки строк был нужен чётный десяток и нечётный десяток, всего двадцать. Я хорошо помню каждую строчку, которая падает на 10, на 20, на 30, на 40, на 50, на 60, на 100» (из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).

44«Однажды, когда мы строили БУР, туда повели заключённого. Зэк попросил карандаш; и я со стены кинул ему свой огрызок; мне можно было иметь карандаш, но нельзя было его в БУР передавать. Зэк схватил, но тут же надзиратель карандаш у него отобрал, а меня засёк, и объявил, что даёт мне трое суток карцера. Я ждал в течение двух, трёх недель, каждую минуту, что меня выдернут в карцер, но такая была туда очередь, мы же не достроили БУР, и там было ограниченное количество камер, что попасть в карцер мне так и не пришлось». (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).

45«Стукачи, — писал Панин, — были самыми страшными и опасными врагами. Чекист без стукача бессилен. Количество заключённых, уничтоженных вследствие предательства, провокаций и клеветы, огромно и сравнимо лишь с погибшими от искусственно созданного в лагерях голода. Ни блатные, ни комендатура, ни надзорсостав, ни сами чекисты без помощи стукачей не смогли бы нанести и малой части того урона, который был обеспечен их деятельностью. Около лагерной больницы находился барак, заполненный чахоточными молодыми людьми, заработавшими болезнь в карцерах, в основном, зимой. Все они были жертвами стукачей. Из-за них были переполнены карцер, изолятор, бур. Чувство мести и ненависти против них накопилось и ждало лишь выхода».

46В 1976 году швейцарский журналист П. Холенштейн сообщил Солженицыну, что в Москве и Восточной Германии существует целое собрание «документов», наподобие «доноса Ветрова», на основе которых криминолог Франк Арнау готовит разоблачительную книгу. Арнау предложил Холенштейну 25 тысяч швейцарских франков за участие в публикации, но тот отказался, усомнившись в подлинности бумаг. Предложение журналиста провести экспертизу почерка Арнау не принял.

47«Одному из заключённых, Раппопорту, велели переписать (скопировать) список, и он увидел, что там из всего этапа два или три человека были вычеркнуты, в том числе и я. То есть я уже был вписан, а потом вычеркнут. Наверное, потому что срок кончался; обычно малосрочников не перемещали». (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).

48Рассказ героя «Ракового корпуса» Костоглотова, унаследовавшего историю болезни автора романа, дополняет картину. «Мадам Дубинская дала согласие. Дала согласие, зная, что я ходить не могу, что у меня швы не сняты, вот сволочь!.. Ну, я твёрдо решил: ехать в телячьих вагонах с неснятыми швами — загноится, это смерть. Сейчас за мной придут, скажу: стреляйте тут, на койке, никуда не поеду. Твёрдо! Но за мной не пришли. Не потому, что смилостивилась мадам Дубинская, она ещё удивлялась, почему меня не отправили. А разобрались в учётно-распределительной части: сроку мне оставалось меньше года».

49В предсмертном признании, которое оставил Симонян и которое, согласно его воле, было предано гласности, история с тетрадкой названа «постыдным фактом его жизни». Симонян корил себя, что под давлением «вежливых людей», которые пришли к нему в середине семидесятых, он написал, как в дурмане, «какую-то пакость для распространения за рубежом»; рассказал, как приезжал к нему Ржезач — «мразь, кагэбэшник, говно» — и «играл с ним в постыдные игры». Когда дурман рассеялся, признавался Симонян, он «спохватился, и хоть в петлю».

50«Я вернулся бы к вере во всяком случае — за пределами лагеря или в лагере, — писал Солженицын в середине 70-х. — Просто лагерный опыт открыл мне глаза раньше. Лагерь самым радикальным образом обезглавливает коммунизм. Идеология там полностью исчезает. Остаётся, во-первых, борьба за жизнь, затем открывается смысл жизни, а затем Бог». И тогда же: «Я вернулся к своему исходному состоянию, обогащённый новым жизненным опытом. Это не было открытие пути веры, но восстановление того, что в каждом заложено, от рождения, и что с детства у меня было, но затмилось от марксизма... Вся лагерная жизнь постепенно возвращала основу духовного бытия».

51Вспоминает (1990) Е. П. Мельничук: «Помню я Сашу хорошо, стоял он у нас на квартире с весны до осени, как прислали его сюда. Мы жили тогда в мазанке — комнатка да кухонька. Самим тесно, да и отказать грех. Мы пустили. Пришёл, чемоданчик деревянный у порожка поставил. Познакомились. Видим — обходительный, славный с виду, только одёжка уж больно худа. Устроили ему лежанку из тарных ящиков на кухне… Мучил он себя ночами. Мы спим давно, а он при лампе керосиновой допоздна всё читает да пишет. Вставал рано, в шесть утра, Делал прогулки по степи, далеко уходил. Как стал учителем, начал зарабатывать, одежду справил».