Лев Залесский - Путь жизни

Мама организовывала подкормку дома, собирая в лесу малину. Преимущественно на опушке, чтобы по звукам не терять направление для возвращения. Однажды, как она рассказывала, она отчётливо услышала, как кто-то шумит и дышит по другую сторону куста. Когда она окликнула «кто тут?», этот кто-то с треском бросился наутёк. Скорее всего, малиной лакомился медведь.

И ещё один источник пополнения нашего рациона – погибшие куры. Дело в том, что в те годы Казанское шоссе проходило по деревенской улице (позже шоссе прошло в километре от деревни). И, хоть и не часто, по ней пролетали машины. Попавших под колёса кур хозяева не ели, а отдавали нам.

С военной порой связаны ещё два воспоминания.

Наверно, тогда мы жили в Чугунах. Отцу в Москве сделали операцию, после чего полагался длительный больничный отпуск. И он приехал к нам. Чтобы не сидеть на шее, он устроился ночным дежурным на конюшню и спал там около лошадей.

Характерный для Москвы того времени и трагический с моих сегодняшних позиций эпизод. Это из рассказов отца. У отца в Москве был давнишний близкий друг Александр Александрович, в семье которого любимым членом была собака (такса, кажется). С продуктами питания стало настолько туго, что все они были на грани гибели от дистрофии. Александр Александрович с собакой и чемоданом выехал из города, зашёл в глухой лес, уложил собаку в чемодан, запер чемодан и, оставив его в лесу, вернулся в Москву.

И другое, совсем другое. Видимо, у нас с мамой были выезды в Горький. При этом она оставляла меня в семье земляков по Белоруссии. Их фамилия была Почтарь. Это были немолодые супруги и две дочери. Отец семейства, наверно, занимал солидную должность, только этим можно объяснить благополучие и даже преуспевание (так, по контрасту с нашими мытарствами, мне запомнилось) в этом доме. Хозяйка не работала, и в квартире царил идеальный порядок. Ко мне отношение было выше всяких похвал. Мы бывали там и после войны, а я – и много позже, когда родителей уже не стало, их дом был снесен. Дочь Гута с семьей жила недалеко от бывшего родительского дома, муж её Головань дорос до уровня главного конструктора Гидромаша; у них была милая дочка Полина немного моложе меня, получившая музыкальное образование и работавшая затем в консерватории.

Младшая из сестёр Фира вышла замуж за Абрама Христофоровича Розен-блюма – милейшего человека, прошедшего войну и работавшего начальником ЦЗЛ завода им. Фрунзе. Периодически мы с ним встречались, всегда он излучал тепло и приветливость. Умер он в феврале 2016 года в возрасте 94 лет. О судьбе остальных на момент написания этих воспоминаний я не знаю.

Но вернёмся к военной поре, ещё подробности.

1944–1945 годы мы жили в селе Михайловском Воротынского района. Это на восток от Горького, вниз по Волге около 130 км. Воротынец на правом берегу

(как Горький), а Михайловское – на левом. Довольно большое село: там и затон для отстоя судов, и леспромхоз. Село в трёх км от Волги, а детсад, куда мама меня устроила – в затоне, недалеко от берега. Жили, конечно, в частной избе, где нам предоставили «переднюю» – довольно большую и светлую комнату. В детсад я ходил сам, иногда после сада заходил к маме, она работала экономистом в конторе леспромхоза. Когда мне было без двух месяцев 7 лет (1944 год, Михайловское), в детсад пришли из школы познакомиться с потенциальными первоклассниками. Я был признан годным и 1-го сентября пошёл в школу. О школе воспоминаний не сохранилось, но через несколько дней туда нагрянула мама (отпросилась пораньше с работы), поговорила с учительницей. Видимо, та произвела неблагоприятное впечатление (мама потом говорила, что она и по-русски говорить не умеет), потому что мама увела меня прямо с уроков, упросила директрису детсада в порядке исключения подержать меня ещё некоторое время. Кстати, по некоторым признакам заведующая детсадом была тоже из эвакуированных – она отличалась нормальным русским языком.

Этот период запомнился травлей со стороны местных мальчишек, приездом отца, контактами с ещё одной еврейской семьей Кацнельсон, в которой был 16–18-летний парень, катавший меня на велосипеде.

Мама же стала пробиваться поближе к цивилизации. Думаю, что опять помог дядя Миша, и мы оказались в районном городке Семёнове. Это в 70 км от Горького на железной дороге Горький – Киров, около 20 тыс. жителей. Переезжали мы на полуторке. Опять частный дом почти в центре городка, недалеко двухэтажная школа, а на окраине – лагерь для военнопленных немцев, которые производили что-то из товаров народного потребления. Там мама опять получила работу экономиста в конторе.

Школа нас устраивала по своему уровню, учительница Худякова была несравненно более профессиональна, чем та в Михайловском; но большую часть дня я был предоставлен себе. На несколько месяцев зимы меня даже приняли в детский сад, откуда я приходил в холодную избу, зажигал керосиновую лампу и растапливал печку, чтобы прогреть избу до прихода мамы. В контору я тоже ходил, и меня запускали на территорию лагеря, где было безопаснее, чем на воле. Немцы со мной возились, играли, сделали мне самокат на шарикоподшипниках, на котором я катался по единственной в городе 300-метровой асфальтовой дорожке в центре. Мама водила меня в баню (женскую), где я встречал своих одноклассниц. Запомнилось событие – охотник продал нам на мясо убитого им глухаря.

Несколько штрихов, характеризующих мой уровень в то время.

В детском саду у меня несколько необычный статус: спать не обязательно, зато быть на улице могу сколько угодно. И вот я ползу по двору детсада по-пластунски в глубоком сугробе «как разведчик на линии фронта», забивая рукава и валенки снегом.

Открутив с маминого театрального бинокля (ума не приложу, как он сохранился в наших эвакуационных скитаниях) объектив, я хвалюсь им в классе, что-то рассматриваю через него, пока Худякова не отбирает его у меня. Вернуть объектив так и не удалось: она его потеряла.

На дом задали стихотворение. Чтобы заучить его, я его громко декламирую в будке туалета около маминой работы. В другой половине туалета – мамина сотрудница, которая потом хвалит в конторе мою декламацию.

Из детсада домой я возвращаюсь раньше мамы, в этом случае растапливаю печь в остывшей избе. Чтобы загорелись сырые дрова, поливаю их керосином. Нечаянно керосин проливается на пол. Чтобы он скорее высох и не было нагоняя от мамы, я подогреваю лужу на полу горящей газетой.

В апреле 2019 г. мне удалось с экскурсией побывать в Семёнове. В этой поездке я пробежался по улице 1-го Мая, где мы жили, и нашёл ближайшую школу, где, предположительно, проучился в первом классе. Всё мало узнаваемо: прошло 74 года! Совершенно преобразилась центральная площадь, на которой в 1945–1946 гг. было одно административное здание, а в начале нашей улицы мне помнилось здание с трубой, похожее на электростанцию. Теперь периферия площади обросла постройками различного назначения, а первый квартал «моей» улицы застроен новыми большими красивыми зданиями.