Нина Ким - Мемуары Эмани

Через годы я поставила мамин портрет на тумбочку около своей кровати и вела с ней неторопливые беседы:

– Мам, а ты чего всегда улыбалась в кино? Мам, как ты все это выдержала? Прости меня, глупую дочь, прости.

А мать весело смеялась с фотографии:

– Все пройдет. Ирэпта! (По-корейски это означает «ничего».)

И это была не цитата из Библии: «Все проходит, пройдет и это», ведь о царе Соломоне она и не знала. Это была собственная мамина мудрость, пришедшая к ней вместе с нелегкой судьбой. Мудрость, которая помогла маме выдержать все, что ей выпало.

Веселая и добрая. Таких людей трудно встретить. Она не унывала и не жалела себя. Пойдет на базар, накупит овощей и дынь, притащит все в дом и радуется, как ребенок.

– Как ты это донесла? – удивлялся отец.

– Переносила с одного места на другое, – и рассказывала дальше, как это у нее ловко получалось.

Потом мы кучкой садились рядом и смотрели, как она медленно режет на желтые полоски дыню, истекающую липким соком.

– Кому первый кусок? – торжественно спрашивала у нас.

– Дедушке, – вздыхали хором.

Вздыхать надо было еще три раза: бабушке, папе, маме. Старшинство в семье соблюдалось строго. Мужчины – дед и отец – ели за низеньким столиком. Остальные сидели чуть поодаль на полу, где была постелена обычная клеенка. И тут и там в небольших глубоких чашечках были разложены кимчи, соления, вареный рис.

– Тихо, отец услышит, – успокаивали нас бабушка и мама, поглядывая в сторону мужской половины.

А мы знали: надо встать, когда заходят в дом старшие, молчать, пока не спросят, не шуметь, чтобы не нарушать тишину при дедушке и отце.

По воскресеньям дед подозрительно смотрел на сноху, которая ехала на базар продавать рис, и строго говорил:

– Считайте аккуратно, не покупайте в магазине ничего лишнего.

Но она покупала книги и бережно листала страницы в свободное время.

Мы выросли на ее наставлениях, вроде бы слушали вполуха, но запомнили и жили по ним:

– Не зарьтесь на чужое. Помните всегда: семь кусков своего отдадите – один получите.

– Гости в дом вошли – ставьте угощение, не жалейте еду для людей.

– Не выкидывайте хлеб, мы в войну от голода умирали.

Мама вспоминала, что однажды ее отправили за пайком хлеба по талонам.

«Да отщипну кусочек, никто и не заметит», – успокаивала сама себя.

Страшно стало, когда увидела, что от хлеба остались только крошки. Спряталась в заброшенном сарае, плакала и тряслась от холода. Поздно ночью нашли ее. Старший брат погладил по голове:

– Пойдем домой, не плачь. Ужин твой остыл.

Перед домами на много километров протянулись поля хлопка, который называли «белое золото». В начале июня на грядках зеленели первые росточки. Вместе с ними в небе появлялись юркие самолеты. Они летели почти на брюхе и поливали хлопок ядохимикатами. Вонючей и маслянистой жижей. Услышав гул мотора, жители поселка врассыпную бежали в укрытия. Мы даже видели летчиков, которые смеялись, глядя на нас. Авианалеты были частью нашей жизни, потому что хлопчатник обрабатывали один раз в месяц, а голова болела всегда. Из носа шла кровь, и уши трещали, а потом сворачивались в трубочки от боли.

В декабре «белое золото» бывало полностью собрано с полей, а остатки в полупустых коробочках тайком добирали женщины из поселка и стегали ватные одеяла. Мужчины косили сухие кусты хлопчатника – гузопаю, которой топили всю зиму. Топили в корейской печи с хитроумными ходами под полом, вся комната грелась снизу. Такие печи были у всех.

Когда через много лет стали рекламировать теплые полы, я засмеялась: «У деда подглядели, что ли?» А подглядели из того времени очень многое, кстати. У кого-то хватило ума не бежать за новыми изобретениями, а продавать то, что было когда-то в ходу.

Корейские ребятишки вырастали на спине у матери или бабушки, которым надо было работать. Куда детей? Усаживали их на спину, перехватывали простыней, сложенной в треугольник, и все были довольны. Мать спокойно работала, а ребенок сидел на спине столько, сколько надо. В наше время малыши сидят в рюкзачке на животе у матери. «Кенгуру» называют такие рюкзаки, и стоят они недешево.

Мы не носили домашние тапочки, нам шили на зиму длинные стеганые носки до самых колен. Почти такие же теплые носки я увидела в бельгийском магазине через полвека. Даже подержала в руках. У мамы они были лучше – простеганы ватой, а не холодным синтепоном.

По утрам, когда все еще спали, я выбегала из теплого дома. Быстро стучала по соску рукомойника, подпрыгивая от утренней прохлады. Умывалась и удирала в школу. По пути забегала к подружкам, чтобы не идти одной. Конечно, школа была еще закрыта. Мы дурачились во дворе, кидались портфелями и хохотали до колик. К девяти утра приходила наша учительница Валентина Семеновна, открывала двери, и все ныряли на свои места.

– Тян, если у тебя пальто, то раздевайся. Если пиджак, то можешь сидеть так, – говорила строго учительница.

– Пиджак, – немного подумав, отвечала я. Понятия не имея, что такое пиджак.

Мама говорила, что моя одежда называется гудюри. Шила она ее по тому же методу, что и теплые носки. Прошивала полотно ткани, переложенную ватой, потом кроила рукава и все остальное. Ткань была разная. Мальчикам – потемнее, девочкам – посветлее и повеселее. Гудюри украшали большие накладные карманы и непременно большие пуговицы. Они были изыском маминого мастерства.

Старенький «Зингер» строчил без остановки, работы было много. На Новый год обновы полагались всем. Следом по календарю шли Первомай, 7 Ноября, а в промежутке – лето. Мама шила модные платьица с рукавами-крылышками. Уму непостижимо, где она умудрялась находить такие модели.

В первый класс я пошла из того корейского поселка, не зная ни одного слова на русском языке. Однажды отец слушал, как я читаю букварь и пытаюсь складывать по слогам непонятные слова. Молча положил на низенький столик передо мной коробок спичек и строго сказал:

– Прочитаешь один раз, достанешь одну спичку. Коробочка должна стать пустой.

Повернулся и вышел, а я мусолила букварь. К вечеру коробка была пустой.

«Почему я была такой послушной? Почему не могла схитрить и доставать хоть по две-три спички вместе?» – мучилась я вопросами потом, когда выросла.

А проверял ли папа коробок? Это осталось для меня загадкой. На дневники и домашние задания набеги он делал внезапно. Я медленно доставала дневник, пытаясь оттянуть время. Папа разглядывал страницы и спрашивал:

– Столица Англии?

– Париж, – не моргнув глазом, отвечала я в надежде, что он сам не силен в географии.

– Значит, Париж. А столица Франции – Лондон. – Поднимал он высоко брови.