Юрий Иовлев - Истории моего папы. Записки боевого лётчика

Я, конечно, не писатель и не поэт, но хочу вам, оставить свои некоторые воспоминания из моей жизни, в которой тоже имели место приключения. Я надеюсь, что вам понравится. Ну конечно, понравится!

Был март тысяча девятьсот сорок третьего года, когда я прибыл на фронт. Это было на Украине, в городе Пятихатка, не далеко от Харькова. Естественно, как военный человек, доложил о прибытии к новому месту службы. Меня, с двумя моими товарищами, назначили в эскадрилью, командиром которой был гвардии капитан Ефимов – герой Советского Союза, сбивший двадцать один самолёт. Это был человек, о котором нужно писать с большой буквы. Вежливый, культурный, всегда подтянутый, он учил нас «птенцов» воевать. Я представился ему, доложив:

– Младший лейтенант Иовлев прибыл для прохождения военной службы.

Он сидел задумавшись, кивнул головой, а, затем, помедлив, сказал:

– Трудная к Вас фамилия, тяжело выговаривается. Отныне Вы будете Кадушкин.

Так я стал Кадушкиным. В полку все меня так звали. Настоящую мою фамилию мало кто знал. Вот как бывает в жизни.

В 1941-ом году в г. Киров на учебном аэродроме состоялся мой первый полёт на По-2. Ещё за год до этого, моя мама предлагала мне полетать по кругу в день Военно-воздушного флота. Он был до войны всегда 18 августа. Говорили в шутку, что в авиации тринадцать праздников, двенадцать дней – получка, а тринадцатый – день авиации. Полёт по кругу на По-2 тогда стоил пять рублей, мама, будучи бухгалтером на заводе, получала шестьсот рублей. И, вот, это свершилось весной 1941 года. Впечатление, конечно, полёт оставил очень большое. Красивая земля, дороги ровные, квадраты полей. На всё хочется посмотреть, но и про самолёт забывать нельзя: его положение в воздухе, кабина, приборы, ручка управления. Самолёт то поднимет, то опустит вниз, проходя через воздушные потоки, в общем, качает, как в люльке. Ну, вы, наверняка знаете, что такое люлька? В деревенских избах раньше её подвешивали к потолку и качали в ней младенца. Вечером, когда я пришёл домой, меня качало, как того младенца, но через несколько дней я привык. Уходим на полёты в одиннадцать часов вечера, до аэродрома пешком семь километров. Идёшь на полёты, в саду музыка играет, танцы, так хочется быть там. Вот так и не было у меня юности. Утром учёба в школе, вечером в аэроклубе, летом – полёты. Затем армия, веселиться было некогда.

О-о-х! А-а-х! А прыгать надо. Что это такое? Как будешь чувствовать при этом себя? Какие будут впечатления? А выдержу ли я вообще? Не сломаю ли голову при приземлении, а ноги? Впрочем, интересно, очень интересно, попробуем! Ещё, когда я учился в аэроклубе, мой двоюродный брат был начальником парашютной службы. Он всё обещал выбросить меня с По-2 с парашютом. Но, помешала война, я ушёл в армию, и так и не вернулся. Свой первый прыжок я совершил в 1942-ом году в Рустивской школе с самолёта По-2. Укладку парашютов мы делали сами накануне перед прыжком, вместе с инструктором. Условия: ясная безветренная погода, прыгали рано утром, или вечером. Высота прыжка восемьсот метров, на По-2 сидишь в передней кабине, как крот потихоньку вылезаешь из кабины, держась за стойки самолёта. Когда выйдешь на плоскость крыла и увидишь далеко внизу землю, становится очень страшно, но прыгать надо, не прыгнешь – позор, а это хуже всего. По команде:

– Пошёл!

Оттолкнулся, будь, что будет! Глаза закрыл, ахнул, почувствовал свободное падение в воздухе, что есть силы рванул за кольцо. Лёгкий шелест, ноги в стороны и удар – раскрылся парашют. Здорово! А внизу ждёт земля, опять ахнул – надо изготовиться, как учили. Приземление, слава богу, и ты на седьмом небе от счастья. После этого, ещё два раза прыгал с По-2, затем с Ли-2, и так двенадцать раз с самолётов и тринадцать раз с катапульты. Затем, отменили прыжки тем, кто сделал больше шести прыжков.

Во время Отечественной войны, вместе со мной в одной эскадрилье воевал лётчик – Толя Акулович. Он был белорусом по национальности. Выдержанный, спокойный парень, со своим характерным белорусским выговором. Дело было на Западной Украине. Он выполнял тренировочный полёт в зоне по выполнению пилотажа. Во время тренировки в зоне, у него отказал двигатель, до аэродрома не дотянул, сел в поле. Вернувшись в часть, рассказал, что произошло, указал место на карте, добавив, что самолёт сожгли бандеровцы. Но командир полка, всё же решил проверить, правда ли, что самолёт сожгли, и отправил техников. Они обнаружили, что самолёт цел, лежит на брюхе. Его подняли и привезли на аэродром, отремонтировали, и он снова летал. «Батя» вызвал Толю и приказал ходить по лётчикам и техникам, сообщая всем, что самолёт бандеровцы не сожгли. Он ходил и говорил об этом каждому.

В конце войны много приходилось сопровождать английские бомбардировщики, которые летали бомбить Бреслау. Лётчики эти самолёты называли крючками из-за своеобразной формы их хвоста. Летал Толя, иногда, со штурманом полка, капитаном Курявым. И вот, во время очередного вылета на сопровождение, Толя докладывает ему:

– Куравый, Куравый, кручки рабые радом.

Так это выражение и пристало к нему. Спрашивали:

– Кто это идёт?

– Куравый, Куравый, кручки рабые радом.

Между прочим, он нисколько не обижался.

Тут я хочу вам поведать, как у нас в полку проходил ужин и обмывание наград, всё это происходило всегда в столовой. Собиралась лётчики на ужин и всегда ждали Батю – командира полка. До ужина без Бати никто никогда не дотрагивался. Приходил Батя, все вставали и ждали стоя, пока он сядет за стол. И по его команде:

– Товарищи офицеры, садитесь.

Все садились за стол и отмечали отличившихся, что хорошего совершили за этот день. Поднимали фронтовую стопку, и начинался ужин. Так было каждый день. Получая награду, всегда обмывали её во время ужина. Наливали фронтовую чарку, в стакан опускали орден, затем, выпивали, вынимали, и только тогда вешали на грудь, со словами:

– Чтоб была не последняя!

Точно так же мы обмывали и награды, порученные в Корее.

Цнерис – Цхали, глубокая осень 1941 год, авиашкола. Я в то время был курсантом – пилотом. Обычно в обед нам приносили хлеб не разрезанным на куски, а целой буханкой на десять человек. Кто-нибудь из курсантов разрезал буханку, а все сидели и смотрели за этой процедурой. Каждый примечал тот кусок, который он возьмёт. Когда хлеб был нарезан, подавали команду: «Юнкерс пикирует», и каждый хватал кусок хлеба, не всегда тот, который приметил. Вот так у нас происходил делёж хлеба.