Тамара Николаева - Голоса и Отголоски

Дед же Иван считался старым, чтоб работать. Он любил лес, любил собирать ягоды и грибы. С вечера он просил у бабки: «Дай мне Томку, я что-то стал плоховато видеть, она мне поможет собирать».

Рано утром, еще по росе, не торопясь, идем по тропинке меж двух полей – гречишного в розово-малиновом цвету и льняного – в небесно-голубом… «Эх, красота-то!» – каждый раз вздыхает дед. «Что ж вздыхать?!» – удивлялась я. А теперь, вспоминая, сама каждый раз вздыхаю. Наконец переходим вброд речку Тулку, и дед преображается, оглянувшись, правда, не видит ли его бабка или кто из соседей. Тихонький старичок выпрямляется и, словно мальчишка, звонко свистит…

Начиналась наша лесная жизнь на одной и той же полянке, скрытой от всех. Дед давно соорудил стол из большого пня и лавку из поваленного дерева, а вместо крыши над головой – огромная старая ель. Дед достает из корзинки то, что прихватил из дому, любовно раскладывает на столе. Радуется: «Как бары – сами по себе и никто не жужжит в ухо!» За нехитрой снедью начинались разговоры. Я ему – какую-нибудь историю из книжки, а он – про настоящую войну. Он партизанил в этих лесах, здесь два года стояли немцы. Как же это было мне в строку – росла-то на советской литературе, на подвигах, где дух главенствовал, где все – во имя светлого будущего. Никакой иронии – мы с ним говорили о главных для человека понятиях добра и зла. Говорили на равных, отлично друг друга понимая.

Дед Иван стал для меня штурманом, как когда-то отец. Он и вывел меня на правильный путь.

Не буду пересказывать все его истории, только одну, особенно поразившую тогда. Потому что в книжках я читала совсем другое про немцев.

В каждом доме небольшой лесной деревушки поселились солдаты, а в дедовой избе – офицер. Изба большая, чистая. В скотном дворе еще бегали куры, утки в бурьянах прятались, благо, дом стоял на самом краю деревни, за ним большой луг, речка и лес. А что такое смоленские леса, рассказывать не надо.

Офицер тихий, вежливый, не орал, как другие «Матка, кур, яйка!» Бабка, тогда еще красивая молодайка, сама ему, молча, подкладывала. Офицер любил гулять – ходил на луг, к речке. До леса не доходил – леса немцы боялись. Часто залезал на сушилы. Бабка вспоминала – ляжет на сено и что-то бормочет себе под нос. Бывало, подолгу там сидел. Что он там делал, кто его знает…

Немцы в деревне не зверствовали – местных жителей не трогали. Хотя догадывались, что все мужики деревенские по лесам партизанили. Потому что в деревне остались только бабы, дети и уж совсем древние старики. Бабы и дети немцев обслуживали: дрова кололи, бани топили, часто и еду готовили. Бывало, конечно, солдаты кур отнимут, козу пристрелят. Иногда в лесу за деревней трещали автоматные очереди. Но деревня, считалось, жила относительно тихо. Местные жители немцев все равно боялись, ждали боев. Иногда прибегали к бабке соседки и давай в ее закутке ругать немцев. Главное ругательство у них – шишок рогатый.

И вот однажды офицер подходит к бабке и на чистом русском языке говорит ей: «Скажи своим мадамам, чтоб не ругались шишком рогатым. Многие немцы уже понимают русские слова. Меня не бойся, я – не немец, я чех, коммунист. Партизанам, наверное, соль и спички нужны? Я буду оставлять над дверью бани, там, кроме меня, никто не ходит».

Бабка чуть не умерла от страха. Офицер больше с бабкой не разговаривал. Пересказала разговор деду – тайно встречались в лесу, бабка ходила туда будто за хворостом.

Больше года простояла та немецкая часть в деревне. И все время раз в неделю офицер оставлял спички и соль под крышей бани. А дед забирал.

Потом на больших фронтах начались бои, немцы засуетились, засобирались. Бабка все хотела сказать офицеру спасибо, но вокруг бегали солдаты, офицер прикрикнул на нее, погрозил пистолетом. Бабка испугалась. Когда немцы ушли, она сама себе не верила – думала, может, приснилось все.

«А вот не приснилось! – закончил свой рассказ дед, – спички-то и соль я же брал!»

Наговорившись, дед спохватывался: «Сидим! А без добычи-то нам домой нельзя!»

Ох, не знаю, что тогда было важнее – поговорить или побродить по лесу. Дед знал здесь каждую тропинку, каждый овражек, каждую полянку и каждого жителя леса.

Теперь понимаю – ну, кому еще, кроме меня, мог он рассказывать про всякое зверье, про растения? Деревенские лес понимали, в основном, как огород. Мне же дед не просто рассказывал – отыскивал в густой зелени птиц, зайцев, однажды показал лисицу, мышковавшую на недавно скошенном поле… Рассказы его начали всплывать в памяти много лет спустя, и я путаюсь теперь – сама ли видела, дед Иван ли рассказал, а может, это байка кого-то из знакомых егерей… Потом перестала допытываться – раз живет во мне история, стало быть моя!

«По что идем сегодня? – спрашивал дед.– По белые или по осиновики (эти грибы так называл дед), а хошь, по лисички…» И приводил на поляну с лисичками, где ногу некуда поставить… У белых и подосиновиков брали только шляпки. А уж если ходили по ягоды, то приносили ведрами – дед сам смастерил специальные складные ведра – из брезента.

Однажды позвали меня по ягоды девчонки. Бабка отпустила – что ты все как старуха, с дедом! Я повела их в дедовы места. Малины – все кусты красные. Разбрелись. Сначала аукались, а потом так увлеклись, что забылись. Через некоторое время стали попадаться ветки, ободранные наголо, вместе с листьями. Ну, думаю, девчонки совсем обленились… Слышу – сопит кто-то рядом. Не иначе, Валька-Кызя. Сейчас я тебя напугаю – смеюсь про себя. Протягиваю руку в середину куста и хватаю что-то жесткое, лохматое… Оно дернулось, и из куста вывалился медведь – чуть меньше меня ростом, весь в листьях и каком-то мусоре. Не знаю, кто из нас испугался больше, оба бросились прочь друг от друга. На мой крик прибежали девчонки – думали, змея укусила. А про медведя сначала не поверили. Потом дед подтвердил: «Место там медвежье, а Томке повезло – медведенку-то тамошнему времени годка нет».

Следующего лета я уже ждала. Ждал и дед Иван. «Ну, че, начиталась историй-то? А я тут семейку ящериц приглядел…» Солнечная опушка, травы по пояс – еще не кошено! Дух медвяный!.. Хоть черпай воздух ладонями, как воду. Посредине поляны огромный пень. И на нем лежит? сидит? нет, застыла ящерица. Крупная, с ладонь. Зеленая.

(Да простят меня зоологи, утверждающие, что в тех краях живут лишь ящерицы обыкновенные прыткие коричневатого цвета.)

Первая мысль – Бажов ничего не выдумывал, он видел такую же! Мы подобрались тихонько, травы не колыша. И стоим перед ней на коленях. Ящерица смотрит на нас продолговатым, цвета гречишного меда глазом, лениво и снисходительно. Она совсем не боится, словно знает, что вреда не причиним. Дышит спокойно, медленно, и при каждом вздохе по туловищу пробегают золотые искорки.