Тамара Николаева - Голоса и Отголоски

– Тюрьма?! – испуганно спросили мы хором и замерли на полушаге.

– Ну, что вы, девочки. Это военное училище связи, – торжественно сказал Капитан. – Здесь мое основное место службы.

– А как же вас выпускают? – растерянно спросила Света, глядя на два ряда колючей проволоки.

– А я вольноопределяющийся! – засмеялся Капитан. И мы поняли, что быть вольноопределяющимся – большая привилегия.

Капитан прошел под высокой аркой, забранной могучей чугунной решеткой, два солдата с винтовками отдали ему честь, а он ласково проговорил им: «Вольно, вольно, ребята!» Мы остались перед воротами. Каменная ограда тянулась по всей улочке, спускалась вместе с косогором вниз к Оке, запутываясь книзу колючкой в деревьях. Была она грязной, местами ободранной, словно ее время от времени брали штурмом.

На другой стороне улочки стояли старые домишки и заборы у них тоже высились вровень с крышами. Из калитки одного из домишек выглянула старая бабка, почему-то перекрестила нас со Светой и сказала: «Деточки, бедные…»

Мы не поняли, почему мы бедные, но тут, к счастью, вышел наш Капитан, вынес нам несколько мотков разноцветной проволоки, объяснил, какую куда крепить на нашем эсминце, и, пообещав завтра прийти в школу, заторопился обратно.

– У нас сегодня торжественная линейка! – радостно улыбнулся он.

Надо же, линейка, как у нас в школе! И на душах у нас немного посветлело. Мы даже почувствовали себя храбрыми пионерками, почти разведчицами. И решили пойти назад путем неразведанным.

Пошли переулками, помня главное направление… Здесь уже был не город, а деревня. Домишки все почему-то покосившиеся, дорожки горбатые и ухабистые. Переулки шли один над другим по крутой горе над рекой. Мы с верхнего переулка видели все, что происходило во дворах и на огородах жителей нижнего переулка.

Все это было особенно интересно Свете, она жила в центре города в большом красивом многоэтажном доме. Мне же все это напоминало мою окраину тоже с частными домами, огородами, садами. Так же бегали собаки, кое-где блеяли козы и пели петухи.

Завтра было воскресенье. В школе тоже готовились к торжественной линейке. Музыка, лившаяся из актового зала, заполняла всю школу. Мы прошли в свой класс, где шло занятие драмкружка. Быстренько отчитав вызубренные отрывки из Маяковского, побежали к своему эсминцу.

В классе были только трое мальчишек, строивших модель паровоза «Илья Муромец». Это был спецзаказ железнодорожников. Модель была еще больше нашей и тоже очень хорошо получалась. Она потом долгие годы, как наш эсминец, стояла в Доме железнодорожника. И старая уборщица – внучка машиниста, водившего этот паровоз во время войны, сметала с него пыль и рассказывала малышам, которых туда приводили из школ, историю паровоза и своего деда.

Мы со Светой прикрепили все проволочки и навели последний блеск на своем творении. Через неделю, на торжественной линейке, будет определена лучшая модель, и ее перевезут в городской Дом пионеров. Никто не сомневался, что лучшая – наша.

– Эта модель в честь твоего брата Игоря! – вдруг взволновано сказала Света. – Я надеюсь, что ты ему давно написала про наш «Быстрый» и про меня… – тихо закончила она. И только тут до меня дошло, что Света, как многие девчонки в классе, была влюблена в моего выдуманного брата. Что мне оставалось делать?! Конечно, сказать, что писала про эсминец и про Свету особенно. Ведь она оказалась моим лучшим товарищем и сподвижником. Во времена моего детства это ценилось превыше всего.

Прошло много лет. Где ты теперь, Света? Где Капитан? Сгинуло военное училище связи, почти исчезли ветхие домишки и кривые переулки. Теперь на горе высятся нарядные коттеджи и ездят по переулкам дорогие машины.

Давно сняли с каменной ограды колючую проволоку, подновили, покрасили, распахнули тяжелые чугунные решетки ворот – входи, верующий и неверующий люд. Теперь здесь, как встарь, большой мужской монастырь с обновленными церквями, службами, воскресной школой, своей пекарней и прочим-прочим.

Меня же особенно радует прекрасный сад. Он раскинулся вокруг храмов и строений на крутом берегу Оки. Из ажурной беседки можно любоваться заокскими далями и думать, что все преходяще и все возвращается на круги своя, задуманные не нами.

Начиналось тревожное время – последний класс. Когда девочки напоминали про выдуманного мною брата Игоря, отмахивалась и хотела уже сознаться в выдумке, да не тут-то было! Всем Игорь так понравился, так понравился! Пришлось придумывать ему жизнь дальше. Он прожил до моего выпускного вечера. Правда, к этому времени и фантазия истощилась, и надоел он мне изрядно. Тогда решила «поступить» его в высшее военно-морское училище в Ленинграде, а потом отправила в кругосветку на паруснике «Крузенштерн». Отпала нужда в писании самой себе открыток-приветов – и кто-то стащил у меня уже весьма потертую фотографию.

…Несколько поколений выпускников муромских школ встречали рассвет на наплавном понтонном мосту через Оку. Все мы чувствовали себя уже взрослыми. Надо было закончить игру в «Игоря». На мосту и призналась, что никакого Игоря нет и все это выдумка. Меня чуть не утопили! Огорчение девочек меня смешило, сама к тому времени «выросла из этого платья». Да и до детских ли фантазий – готовилась к будущей профессии. Что же, зря, что ли, вела школьную стенгазету и писала стихи. Читала их, конечно, только самым проверенным подругам.

Сразу после окончания школы в университет не поступила. А тут как раз вышел закон о двухгодичном рабочем стаже для поступления. Истая комсомолка, иду работать на стройку. Год таскаю носилки с кирпичом в бригаде каменщиков, работаю с ними на стене – бутю (то есть заполняю битым кирпичом пространство между двумя рядами целых), у меня это уже ловко получается. Но рабочие смотрят на меня как на ненормальную. Во-первых, девица, во-вторых, после десятилетки, в-третьих, городская (на стройке работали, в основном, жители окрестных деревень), и в-четвертых, собирается учиться на черт-те кого, не выговоришь…

Гордясь, очень втайне, сама собой, пишу в «Муромский рабочий». Печатают даже мои стихи! Про рабочих и кельму – мастерок в руке.

Кто-то отводит меня в кружок, или как он там назывался, поэтов при газете. Маленькая комната, полная дыма, горячности, разнокалиберных стихов… Кроме меня там еще одна девица, такая высокомерная, что сдружилась я только с Беньковским, пишущим под Есенина, и с рыжим Борей Дриблингом (известным в городе баскетболистом и страстным поклонником моей подруги Гертруды). Прозвище к нему прилипло и осталось для меня вместо фамилии. С Беньковским мы жили рядом. Но с посиделок провожал Боря, чтобы всю дорогу читать стихи про Гертруду.