Тамара Николаева - Голоса и Отголоски

Там же, в Переславле, у меня появился братик. Такой крошечный. Такой хорошенький. Смотрю на него из угла комнаты – мне не разрешают подойти ближе.

Ему было всего два месяца, когда он вдруг заболел двухсторонним воспалением легких, потом его вдруг положили на стол. Зачем? Он же упадет! Мне никто ничего не объясняет. Но я чувствую – происходит что-то невероятное. Меня отправляют к соседке, и она говорит: «Ваш мальчик умер». Что такое «умер»?

Печали не помню. Запомнилось огромное зеленое поле в холмиках. Плохо понимаю, зачем сюда пришли? И почему Боренька в такой странной кроватке? Почему все время молчит?

Почему стоим у кучи черной земли? За кучей яма, к которой не пускают… И вдруг молнией пронзает понимание – это же могила! Как темное пятно всплывает из глубины сознания – кто-то же рассказывал, как хоронят… Ах, вот что происходит… «Кроватку» малыша отец и кто-то из его друзей опускают в яму…

Уходим… Папа берет меня за руку, мама идет впереди одна. А если бы она взяла на руки мальчика, может быть, он бы не умер? Все время оглядываюсь и вижу сзади только зеленые холмики. Ни деревца, ни кустика. Как одиноко этим холмикам! Мне их нестерпимо жалко…

Мальчик Боренька был, очевидно, какой-то тайной надеждой мамы. Со мной, уже большой – раз есть еще маленький, она мало разговаривала, а вот над ним ворковала-ворковала… Мне не обидно, у меня для разговоров папа, вот ему можно рассказать даже про болото, но чуть-чуть, чтоб не испугать. Он не ругался, просто серьезно уговаривал подходить только к краю, не дальше….

После смерти Бореньки мама уехала, оставив меня с папой.

Первое мая. Мы с отцом завтракаем, и вдруг он говорит: «Что же это такое, Томка! Праздник, а мы не отмечаем!» И наливает себе в рюмку вина, мне – в воду несколько красных капель. Вода в рюмке красиво розовеет. Помню – отец и в компаниях-то не больно пил, а уж один и вовсе. А тут праздник и есть я. Знаете, как это важно – в пять лет оказаться компанией.

Потом мы гуляли по городу. Иду и думаю, что должна качаться – ведь вино пила! Подходим к какой-то высокой красивой решетке. За нею старинное двухэтажное белое здание. Когда-то в нем помещалось Городское собрание, это я узнала позднее, а тогда здание было не интересно. Зато перед ним, сразу за ажурной решеткой забора, увидела много людей в одинаковых серо-зеленых одеждах с котелками в руках. Они что-то ели из котелков и смеялись. Я сказала папе: «Смотри, какая большая, веселая компания!» Папа почему-то не согласился: «Это очень грустная компания». Что-то было в его голосе такое, что я поняла – дело не в компании, дело в чем-то другом, действительно, грустном. А серо-зеленые люди за решеткой смеялись. Один из них протягивал к решетке конфету в ярком фантике и знаками подзывал к себе. Оглянулась – я единственный ребенок среди взрослых. Подзывали, стало быть, меня… И хотя папа крепко держал за руку, серо-зеленая толпа стала расплываться в глазах. Кто-то сзади сказал: «Зоопарк…»

Мы быстро пошли дальше, а «зоопарк» не выходил у меня из головы несколько лет. Классу к четвертому поняла – там смеялись пленные немцы. И было это в сорок пятом году.

И еще одно необычайное происшествие случилось в том же Переславле. В огромном окне какого-то дома стояла большая сухая ветка, вернее, кусок дерева. У подножия его было нечто вроде большого гнезда. Однажды, проходя мимо, мы заметили, что гнездо шевелится. Остановились. Из гнезда показалась маленькая лысая головка с оттопыренными ушами. Через мгновение выскочило и все существо. Было оно не больше котенка с длинными руками и ногами. Повернулось к нам шерстяной спиной, и мы увидели еще и длинный, совсем не пушистый хвост. Значит, не кошка. Существо принялось бегать и прыгать с ветки на ветку с невероятной скоростью. Поворачиваясь к нам, существо корчило рожицы и скалило зубы. Кто-то из ребят сказал, что это черт. Из глубины комнаты к окну подошел мужчина, поднял руку ладонью вверх, и существо тотчас прыгнуло на эту ладонь. Мужчина протянул какое-то угощение, существо взяло его, зажало длинными, тонкими пальчиками, и я вспомнила своего прекрасного лягушонка. Потом мужчина увидел нас за окном, что-то сказал существу. И оно, быстро засунув угощение за щеку, принялось выделывать, стоя на его ладони, всякие цирковые номера. Было очень смешно и немного грустно. Мой лягушонок уже где-то квакает со своими друзьями, а «этот»… Не зная, как назвать крошечного циркача, стала думать – где же ему найти сухой пригорочек…

Дом стоял на пересечении двух улиц, и мы решили заглянуть в окно и с другой стороны здания. На окне стояла большая птичья клетка. В детстве мне нравились даже гусеницы и я не боялась брать их в руки. Сейчас боюсь – они мягкие… Дети, как правило, не испытывают неприязни к любому живому существу. У них еще живо врожденное чувство клеточного братства. Спустя много лет мои маленькие дочки делали постельки для дождевых червей… А взрослые, это братство из них выгоняют своими «Фу!» и в том же духе. Когда начала писать истории про животных, вспомнила переславское существо, раскрыла энциклопедию и нашла – это была маленькая обезьянка из семейства игрунковых. А у той, в окне, такие грустные глаза были… Грустные всегда останавливают, хочется погладить по головке обладателя их…

Глаза попугая Жако из клетки на другом окне, очевидно того же хозяина, рассмотреть не удалось. Его с таким веселым и боевым характером надо было только слушать. Как приказ во мне вспыхнуло мамино вечное «Голос». И попугай старался вовсю…

Мы прожили в Переславле-Залесском до следующей весны. Именно там случилась моя первая настоящая елка. Отец принес ее из лесу. Огромную, до самого потолка. Пушистая, длиннолапая, она заняла половину большой пустой комнаты. Игрушки мама делала сама, она вообще была большая рукодельница – сшить, вышить, слепить – умела все. Мы еще с ней потом, уже в Муроме, штукатурили стены дома, шпаклевали, красили. Но к тому времени я уже сама была немножко дока – после работы в бригаде каменщиков. А в свои пять с половиной лет умела только подавать то ножницы, то нитки, то клей. А уж она мастерила! «Руки у тебя, Люба, золотые», – восхищалась соседка, заглядывая в комнату. «Мам, я тоже хочу золотые ручки!»

Мама усмехнулась: «Попробуй!» Дала ворох нарезанных полосочек бумаги, клей и показала, как клеить цепи. До сих пор помню, как старалась. Цепь вышла неплохая: сначала все синие, потом красные колечки, а дальше вперемежку. Меня похвалили все, кроме мамы: «Вот ведь упрямая. И тут ей надо по-своему сделать!» Но все-таки позволила клеить и другие игрушки, строго поглядывая со своего «трона».