Валентин Скворцов - Мои впечатления о XX веке. Часть II. 1953—1968

В это время у меня в дневнике появилось больше записей про всякие международные дела. В предыдущие месяцы я, сосредоточенный на занятиях и разных своих проблемах, про политику мало записывал. Не записал даже о том, что мой любимый Маленков перестал быть Председателем Совета министров и на его место был назначен Булганин. А Маленков стал министром электростанций. Все более становилось понятным, что власть сосредотачивается в руках Хрущева. В июне я записал, что видел приезжавшего в университет Неру, премьер-министра Индии, который посетил СССР вместе со своей дочерью Индирой Ганди. Позднее, осенью, Хрущев вместе с Булганиным ездили в Индию с ответным визитом. Они в это время все время ездили вместе. Появились разные анекдоты, в которых они фигурировали как «два туриста». А вместе они ездили потому, что Хрущев тогда не имел никаких официальных правительственных должностей, так что Булганин был нужен в качестве формального главы правительства для встреч с главами других государств. Но все уже понимали, что фактически главой СССР становится Хрущев. Мне вся эта международная активность Хрущева нравилась, особенно укрепление связей с Индией и другими азиатскими странами. Я в этой нашей открытости миру видел шаги в направлении мировой победы социализма и коммунизма. Все лидеры иностранных государств, посещавшие Москву, непременно приезжали и к нам в университет, и я многих из них видел. Большую симпатию у москвичей вызвал приезжавший в Москву несколько позже шахиншах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви и особенно шахиня Сорайя. Но вот к поездке Хрущева и Булганина в Югославию, которая состоялась еще в мае 1955 года и завершилась братанием с Тито, я отнесся настороженно. Я привык считать, что Тито изменил делу интернационализма, и не хотел ему этого прощать. Позднее, уже в июле, Хрущев и Булганин ездили в Женеву на первую после окончания войны и Потсдамской конференции 1945 года встречу глав четырех великих держав – СССР, США, Великобритании и Франции. Официальным главой советской делегации снова был Булганин, а в США в это время президентом был Эйзенхауэр. Никаких существенных результатов это совещание не принесло, но все же это был заметный шаг к ослаблению напряженности в мире. Возник термин «дух Женевы» как символ стремления к сотрудничеству, к решению споров мирным путем. Правда, употреблялся он в основном при желании упрекнуть противоположную сторону в нарушении этого духа.

Лето 55-го года у меня снова, как и после первого курса, началось с двухнедельной поездки в колхоз. Всю весеннюю сессию я довольно уверенно сдал на отлично, так что настроение было хорошее. Выехали мы в колхоз 1 июля. За день до этого у меня много времени ушло на то, чтобы договориться о транспорте. И косвенным результатом этих переговоров явилась такая забавная ситуация. Я сидел на телефоне в университетском комитете комсомола, дозванивался до колхоза, куда мы должны ехать. В это время туда зашел секретарь комитета, поискал своего заместителя, никого не нашел и попросил меня вместо него пойти в качестве представителя университета в Летний театр в Парк культуры на вечер московских студентов, посвященный окончанию учебного года. Пригласительный билет, который он мне дал, оказался в президиум, и во время торжественной части мне действительно пришлось сидеть в президиуме вместе с министром высшего образования Елютиным и еще каким-то начальством.

Для поездки в колхоз нам не удалось достать автобус. Дали нам только открытый грузовик, в кузове которого были установлены скамейки. На нем мы доехали до деревни Клементьево в том же Можайском районе, в котором работали и прошлым летом. На этот раз у нас было две бригады – моя, в которой было несколько человек из моей группы и математики из других групп, и бригада, состоящая целиком из астрономов со своим бригадиром Жорой Христофоровым. Но фактически мы были единой бригадой, и с Жорой мы без труда согласовывали все общие дела. Отделение астрономии входило в состав нашего факультета до следующего, 1956 года, когда оно вместе с астрономическим институтом (ГАИШ) было переведено на физфак. С нашими астрономами я до этого был мало знаком, так что только в колхозе познакомился поближе. Нас сразу всех вместе поселили на чердаке какого-то амбара. Там и спали на полу в рядок, на сене, у одной стенки – женская спальня, у другой – мужская. Так сложилось, что на меня легла обязанность рано утром будить обе бригады, и одна из наших девочек Галя Ким много лет спустя при встречах часто мне говорила, что при воспоминании об этом лете в колхозе у нее сразу в ушах раздается моя беспощадная команда «Подъем!»

Как и в прошлом году, работали мы в основном на уборке сена и на прополке. Эта наша поездка в колхоз понравилась мне больше прошлогодней. Сложилась более дружная компания, и жили мы повеселее. Во многом этому способствовала сплоченная группа астрономов. Они уже с первого курса были вместе. Среди них я особенно симпатизировал двоим подругам, с которыми часто общался. Одна из них, миниатюрная Мила, была старостой их группы. Мне нравилась ее манера с серьезным видом объяснять какие-нибудь очевидные вещи, и при этом было трудно понять, дурачится она или всерьез. Она была мерзлячка, и когда мы вечерами собирались и пели у костра, она жаловалась, что у нее замерзают ноги, и тогда мы с ней начинали под песни что-нибудь вытанцовывать. А ее подруга Альбина хорошо пела, но перед концертом, который мы запланировали на один из наших последних дней в колхозе, она слегка простудилась, и мы ее лечили горячим молоком.

В моей бригаде было несколько человек из моей учебной группы, в том числе Римма и Володя Кузьминов, с которым мы часто спорили на философские темы. Меня тогда все еще волновали навеянные чтением эпилога «Войны и мира» идеи о предопределенности всей нашей сознательной активности, о чем я уже писал раньше, в первой части книги. А Римма в нашей бригаде была моей главной надежной союзницей и была моим агентом влияния на девочек, которые иногда выражали недовольство тем, что мальчики им мало помогают на кухне. Римма была очень хозяйственной и даже считала, что девочки, в основном, сами могут справиться по кухне, но все же на дежурство я обычно назначал смешанные пары. Мы сами себе готовили обеды и все остальное из продуктов, выделенных колхозом. Иногда что-то докупали в магазине, особенно тогда, когда был повод что-то отпраздновать. Еще в первые дни нашей жизни в деревне мы отметили двадцатилетие Риммы. К этому юбилею мы присоединили день рождения Лени Бокутя, который, правда, до двадцатилетия еще не дорос, ему исполнилось только девятнадцать. Лишь намного позднее я узнал, что наш очень скромный улыбчивый Леня в детстве пережил страшные трагические события во время немецкой оккупации Белоруссии. Его мать, которая была еврейкой, сначала избежала концлагеря, скрываясь вместе с детьми в крестьянской избе родственников своего мужа-белоруса, отца Лени, а потом какой-то знакомый полицай ее выдал немцам, и она была расстреляна чуть ли не на глазах Лени. Кстати, и Леня, и Володя Кузьминов в будущем стали известными математиками и всю жизнь проработали в Новосибирском Академгородке.