Игорь Матрёнин - Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Каждую ночь, словно в кошмарном сне, я лицезрел со своего привилегированного второго яруса кровати, как «дедули», подбадривая лёгкими пинками, заставляли сонных «салажат» тащиться на кухню и жарить там картошечку с лучком для заскучавших по «домашнему» «старшаков».

Да, армейская жратва это совершенно отдельная и трепетная тема! Прибыл я на сборы, в общем-то, совсем не толстяком – ординарные семьдесят два кило при росте метр восемьдесят один. По отбытии на родину вес моего измождённого событиями тельца поспешно сократился до скромных шестидесяти четырёх. Каждый Божий день мы покорно ели приблизительно одно и то же – суп-баланду, иногда даже без соли (перебои были даже с «белой смертью»). Мясо отсутствовало в этой похлебке по принципиальным соображениям местного хлебодара, а ежели в миске чудесным образом оказывалась хоть одна долька картошки, это считалось Милостью Небес, и везунчика долго и уважительно похлопывали по плечу. Думаю, не нужно пояснять, для каких «благороднейших целей» исчезал дефицитный картофель из скудных солдатских закромов.

До сих пор я не уверен, кого же винить в этом, ну совершенно отвратительном вкусе местного армейского супчика – бездаря-повара или тотальное отсутствие украденных неизвестными лиходеями продуктов. Но факт есть факт – «баланда», хоть и с отвращением, но съедалась только обильно заедаемая чёрствым хлебом и то лишь потому, что «второе» плюхалось в ту же осквернённую тарелку, и вариантов пропустить первое блюдо просто не было. Отказ от «первого» влёк за собой автоматическую депривацию и «второго». «Второе» тоже было весьма примечательным – это была всегда исключительно гречка с обязательной столовой ложкой кильки в томатном соусе. Интересно, смог бы я сейчас затолкать в себя этот благоухающий букет кулинарии?

Когда количество кусков хлеба за поспешный (всё же происходило строго по расписанию) солдатский приём пищи неожиданно сократилось до трёх, самые оголодавшие начали проситься на работы хоть бы и на «песчаный карьер», как в избитом фильме про Шурика, лишь бы сменить «благородную кухню» на «всё что угодно, но только не это». И четверых счастливчиков, включая меня, отправили в другую, более крупную часть.

Сами же мы обретались на так называемом «Ка Пэ» или почему-то «семёрке».

Там, в «иноземной» части мы вкалывали и в хвост и в гриву на штукатурке, покраске и побелке какого-то загадочного свинарника, падая к вечеру от изнеможения. Но! Обеды и ужины в новом расположении нашего бравого каре были божественны: суп из барашка, острый настолько, что каждая проглоченная ложка вызывала просто неприличные для мужчины слёзы. Причиной тотальной «слезоточивости», как выяснилось позднее, было то, что расторопный повар-узбек стащил со склада целый здоровенный пакетище с перцем, и в приступе ностальгии по азиатской родной кухне приправлял суп такими наркотическими дозами, что и сам с умилением крякал. А ещё ведь подавались милые советскому сердцу котлеты с «пюрешкой» и главное… Курировавший нас добряга-старлей, одаривал нашу бригаду шабашников тайным бонусом – такими деликатесными консервами, что после за всю жизнь свою я и не пробовал ничего сравнимого с этими экзотическими рыбами и моллюсками.

Я назвал это дикое помещение свинарником потому, что как-то оно очень напоминало мне этот «весьма нужный и полезный стратегический объект», а вообще, назначение этого таинственного здания неизвестно было даже тому странному офицеру, который присматривал за нами. Был он маленький, худенький и сердобольный.

Разок при штукатурке пространства возле розетки меня не хило шибануло током, и «старлей» заботливо испросил для нас стремянки, дабы появилась возможность маневра при опасном электрическом соседстве. Он ласково говорил в телефонную трубку кому-то: «Подкиньте стремяночек, очень надо! Ну росточка-то Бог не дал ребяткам, как и мне!». Нет, сам-то он, конечно, был явный низкорослый «пиз…юк», но эти странные сравнения, словно мы были какие-то африканские пигмеи, были презабавны и даже немного обидны – ростом меньше метра восемьдесят в нашей компании никого не наблюдалось.

Работали мы без халтуры, много и с огоньком. Неразгаданное помещение стремительно становилось чистеньким и домашним, и «старлей», откинувшись в любовании чуть назад, и цокая от восхищения языком, часто приговаривал: «Ах…ительно! Ах…ительно!! Великое дело делаете…». И это наивное смешение низкого и высокого стилей было настолько трогательным, что я умиляюсь каждый раз, как вспоминаю добрым словом нашего маленького спасителя!

В общем, последние несколько стахановских денёчков мы провели в тяжких трудах и последующих неудержимых пиршествах. Возвращаться на родимую «семёрку» ежевечернее не хотелось, тут, на воле вольной, мы чувствовали себя свободными работягами-бичами. Собственно, это чуть и не погубило нас, когда мы совсем потеряли бдительность и чувство армейской реальности.

Когда мы отправлялись «защищать Родину аж на долгий месяц своей неповторимой жизни», мы, конечно, укоротили наши студенческие патлы, но совсем не настолько, чтобы выглядеть настоящими «забритыми» солдатиками, совсем не на столько…

Если на «КП» к нам привыкли быстро, да и место это было совсем уж заброшенное и отдельное настолько, что оборзевшие напрочь «дедушки» неспешно шествовали на построение в шлёпанцах, а утомлённый борьбой за дисциплину офицерский состав смотрел сквозь пальцы на такие вольности, то здесь, в настоящей части было всё несколько по-другому.

За три недели нахождения «в армии» космы у нас отросли настолько, что местные солдатики уже с сомнением посматривали на странных обросших существ, зачем-то упакованных в солдатскую форму и «кирзачи».

Но когда нас заприметил цепким взором сухой истеричный полковник, похожий на экзальтированного Суворова, глаза его медленно налились кровью, ноздри начали бурно раздуваться и, задыхаясь от гнева и непонимания «сюра» происходящего, он страшно заорал: «А ну подойти ко мне, бл…ть!!! Кто такие, бл…ть?!! Почему не по уставу, почему не по форме, нах…й, бл…ть?!!». Наше смущённое и растерянное лопотание, мол, «мы тут курсанты из Нижнего», судорожное застегивание воротничков, носимых нами не по чину распахнутыми чуть не до пупа, привело шокированного «полкана» в такое исступление, что он, уже чуть было не визжа, бросился в контору, голося: «Я щас, бл…ть, позвоню!!! Я, бл…ть, щас всё выясню!!! Я вам такое устрою, такую, бл…ть, губу, вы навсегда, бл…ть, запомните!».

Как только батюшка «Суворов» скрылся за дверьми, мы, переглянувшись, моментально поняли, что спасёт нас и нашего любимого подполковника Меженина лишь дерзкое бегство. Мы быстренько закатились в автобус, курсирующий между частями, и преспокойно свалили, оставив оскорблённого в самом святом пожилого полковника гадать, было ли это страшное зрелище на самом деле или видел он всего лишь нелепое наваждение и зыбкий морок, ведь не могло же этого быть по правде, ну просто не могло…