Игорь Матрёнин - Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Что-то я уж совсем грудью стал за котеек, нужно бы, по справедливости, что-нибудь доброе замолвить и за собак.

Итак, мелодраматический этюд. Топаю это я как-то «крайне устамши» поздним, зимним, тёмным и заснеженным вечером по привычной аллейке. В воздухе витает запах тоскливого мороза и на душе зябко. Вижу – томные хозяева собаченций праздно остановились и неспешно беседуют о своих мохнатых питомцах.

Полная, степенная дама начинает многозначительное: «Она у меня боится, когда…». Далее следует «захватывающий рассказ», подобный тем, что обожают глуповатые от обрушившегося счастья, молодые мамаши.

А собаки с любопытством прислушиваются, понимая, что праздная беседа про них, и от этого им чрезвычайно приятно. Они лезут к людям заинтересованными мордами, и им совершеннейше ясно – они в семье, и от этого факта им втройне хорошо. И сразу мороз в сердце отступает и хочется идти быстрее и легче, и тёмные мысли свежее, и снова хочется петь.

Спасибо за вашу трогательную душевность, пёськи! И котикам тоже спасибо. Просто так.

Думаю, почти каждый (сорри за громкое слово) музыкант, начинавший в наше кургузое советское или страшноватое постсоветское время, знает столько дичайших историй про так называемых «художественных руководителей» в Домах Культуры, что уже неоригинально и утомительно будет что-то на эту тему вещать. Но я всё же кое-что расскажу. Совсем немного.

Во-первых, Дома Культуры – это нечто священное из сферы моего мистического детства, когда всё в них казалось волшебным и таинственным. Мой Дом Культуры – имени Серго Орджоникидзе. Только много позднее я узнал, что Орджоникидзе не просто «обыкновенный великий революционер», а, следовательно, один из многочисленных сталинских злодеев не последнего ранга, а, напротив – доведённый «вождём и учителем» до самоубийства честнейший человек.

До сих пор, будучи уже конкретным «старпёром», я в волнении захожу туда с каждой оказией, и сердце сладко замирает от его лубочных колонн, огромного и высоченного центрального зала с балконами, переходами, этажами, портретами вождей, композиторов и «героев войн и трудов».

Когда ты беспомощный малыш лет четырёх-пяти, и тщеславные предки хотят сделать из тебя одновременно танцора, музыканта и артиста, ну и волокут ежевечерне за этим делом к «очагу искусств», то маленькому пацану это гигантское здание кажется ещё более потрясающим. Полумрак, подсвеченные белые колонны, необъятное пространство внутри с гримёрными, «фортепьянами», реквизитом, гигантской сценой и плюшевым занавесом.

Пусть юные танцы мои были совсем прозаическими, без всякой там латиноамериканской экзотики, и даже затёртый полонез Огинского почитался мною «за аристократа» по сравнению со стереотипными коленцами матросского «яблочка», но с этим-то самым полонезом меня в группе таких же малолетних товарищей и показали аж по ящику на местном ТВ. По тем временам событие сие было вовсе не рядовое и для моих польщённых предков волнительное. Интересно, хранятся ли в каких-то неведомых архивах эти древние записи? Вот бы увидеть себя того, крохотного танцора, будто в сказочной машине времени! Уф-ф-ф, даже жутковато немного от такой «невозможной возможности». Нас, понятное дело, не снимали беспрестанно на мобильники, как теперешних карапузов, и увидеть себя далёким ребенком в динамике – это для меня сродни искушению променять душу самому дьяволу на мимолётное погружение в моё «артистическое» прошлое.

Не хочется затягивать повествование, но ведь это же мой роман, как хочу, так и будет, ага? Поэтому я, пожалуй, ещё немного «повспоминаю» про мой детских родной ДК…

Теперь уже, будучи вполне себе взрослым и, вообще, «интеллектуалом с высокоразвитым художественным вкусом», я, конечно же, понимаю, какое нелепейшее действо тогда ставилось доморощенными режиссёрами. Но тогда эта «гениальная хореографическая постановка» под зажигательную мелодию «Время вперёд» мне казалась безумно роскошной.

Старшие девушки и юноши годиков по пятнадцати в чём-то белом без названия выплясывали нечто энергическое под сполохи прожекторов, управляемых умеренно выпившими осветителями. Всё это, видимо, что-то олицетворяло, ну, скажем, праздник освобождённого труда или энергию юности. Потом свет на сцене гас, выли жуткие сирены, раздавались зловещие звуки бомбардировки и… Выбегали мы, маленькие дурачки, заламывали руки, принимали умоляющие (нет-нет, только не сбрасывайте бомбу, мы же малютки) клишированные позы, которым нас обучали те же циничные худруки. Мы были внутри белых пятен от прожекторов и чувствовали себя настоящими артистами, шутка ли – полный тёмный зал (пролетариев с прослойкой интеллигенции), сцена, действие и МЫ!

Здесь же, в этом замечательном соцзаведении помимо почти пяти лет упорных танцулек я умудрился немного научиться играть на аккордеоне. И до сих пор, выпив стаканчик-другой «шампанского «Кристалл», я безжалостно мучаю своих самых близких друзей крайне нестройной игрой на трофейном «Вельтмайстере».

Довольно ясно я помню образ тогдашнего преподавателя танцев – его точёное тело, жившее своей отдельной жизнью, вечно гуляло, словно на шарнирах! Обладатель улыбки-лампочки, загорелый, стройный и кудрявый, танцевал он нереально потрясающе. Но кое-каким эффектным трюкам он всё же обучил и нас недоделков, к примеру, плавно двигать головой вправо-влево, параллельно плечам, как индийский божок, ловко крутить «вертушку», ну и другим нехитрым танцорским штучкам. «Каскадёрскую» почти что «вертушку» я потом эффектно продемонстрировал перед избалованными девчонками в школе во время цунами брейк-данса, на некоторое время отодвинув «мышцатых» конкурентов-одноклассников.

Как-то на смотре «творческих достижений и прочих успехов» (были тогда и такие) наш «танцующий препод» в паре со своим клоном-приятелем, который к нему часто захаживал, роскошно «вжарил» эдакий «ритмически захватывающий» этюд под всенародную песенку «Амара кукарелла фа-фа на-на». Они были прикинуты в ковбойские шмотки, у каждого имелось аж по два револьвера в кобурах, двигались синхронно, как шерифы-близнецы, и это был драматический миг, когда каждый из нас, жалких неумёх, всё бы отдал, только чтобы тут же оказаться на их «звёздном» месте.

Правда, я уже тогда неясно чувствовал, что были они «какие-то не такие», очень уж пластичные и странным образом женственные. Это уж теперь я точно знаю, что почти все танцоры действительно «не такие». Зато уж наши краснолицые «худруки» были совершенно вот «такие» и даже «растакие» на все пролетарские «сто». Да и чего там, на всю цветную «поллитру» и даже радужную «ноль семь»!