Игорь Матрёнин - Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Внешности он был очень мужской и весьма брутальной. С треском и гиканьем он выкатился на волю и, заметив задержавшегося Макса, блаженно заорал: «Макс, ёпта! Вот ты где! А мы ищем-ищем, а тя нет ни х…я!».

Ратмир тут же обиженно поджал губки и, надувшись, замолчал. Скорёхонько курнув, разрушитель романтической идиллии так же вульгарно громко вернулся в кабак. Ратмиру сразу же надоело дуться, и он, вновь подобравшись к Максу, с деланным недоумением презрительно спросил, налегая на томное богемное «а», вместо «о»: «Это ещё что за крака-адил?».

Тут уже не было никакого удержу для окружающих. Те, кто поделикатнее и «потолерантней», прыскали в кулак. Циники же разбегались, не сдерживая мужланского хохоту.

А непробиваемый Макс невозмутимо молвил: «Ты не обижайся, Ратмирчик, мне играть пора. Хороший ты парень, конечно, по всему видно… Только не знаю уж когда теперь к тебе в мастерскую и загляну-то…». И лукаво подмигнув любителю «необычной клубнички», легко подпрыгивая на деревянных лубочных ступенях, спустился в прокуренный зал.

Ратмиру разбили сердце… В который раз…Какие всё-таки мерзавцы эти артисты!

Когда мы, уж простите за медицинскую грубость, испытываем оргазм, то порою кричим: «О, Господи!», благодаря Его за неземное наслаждение. Вот как вы полагаете, кощунство это или нет? Кто-то тут же и без паузы ответит: «Нет!». Ну, выходит, что с Небесами у него свои особенные и даже отдельные отношения. А вот я нелепо парюсь над каждой примятой травинкой, слово та ещё гимназистка.

Вообще говоря, мы, «граждане с приличной чудинкой» часто меняемся ролями, ну вроде как, «циник» против «романтика». Обыкновенно нудный романтик это «он, ваш покорный». Но подчас и я бываю ещё тот «врубелевский демон». Как-то в припадке возвышенного восторга я брякнул несносной Ражевой, мол, общепризнанно, что Леонард Коэн один из самых интеллектуальных людей столетия. На сию вопиющую пошлость с суровым сарказмом и надменным ликом подонка она выдала мне звонкую плюху: «Самый интеллектуальный человек столетия – это Александр Друзь!».

Так неблагопристойно и цинически я не хохотал как минимум лет восемьсот после последнего памятного спуска в Преисподнюю!

И ведь при всём при этом пьяном шутовстве я так же прекрасно помню и её полные слёз глаза, когда жена ушедшего от нас хорошего знакомого Арсения, Царствие ему Небесное, передала Иришке его простодушные стихи… Стихи были изданы каким-то наивным, кустарным манером, крохотным тиражом, и от этого самодельный сборничек казался ещё более щемящим и безысходным… Его бедная жена сделала для него всё, что смогла, чтобы в нашей короткой эгоистичной памяти остались эти бесхитростные строчки… Эта тонкая тетрадочка бережно хранится и теперь, и пальцы начинают нервно дрожать, когда решаешь взять и пролистать эти трогательные страницы.

Какая всё-таки невыносимая хулиганка наша жизнь! Еле печатаю на потёртом «компе» все эти «сентиментальности» и сам уже готов почти разрыдаться, а краем глаза всё же замечаю издевательское сообщение с «торрента» о завершении порно-закачки с высокоинтеллектуальным названием: «Корпоратив в честь 8-го Марта». Ну что же это за «такое-растакое», госпожа «разбитная житуха»?!!

Да, малодушно расслабляться и распускать нежные сопли никак уж нельзя, ведь иначе… А иначе тебя «всенепременнейшим» образом окунут в такую ледяную прорубь цинизма, что враз станет невыразимо неловко за свои мальчишеские умиления и прочие экстазы. А на ранимом сердце вечно должна сиять ледяная броня, чтобы капризная твоя Москва «никогдашеньки» не приметила твоей главной слабости и тут же не погубила тебя, молодого и красивого, за неё, за презренную слабость быть добрым…

Пожалуй, пора уже поведать то, что знаю пока один лишь я, ну и безумные участники этих адских паноптикумов, шапито и кордебалетов с макабрами.

Безрассудная Иришка всю свою неподражаемую жизнь вращалась в сферах, весьма близких к тем, что мы гордо называем «рокенролом». Нет, не то чтобы это были одни сплошь музыканты и артисты, хотя и этого добра хватало, но… Просто безобидные чудики, опасные маньяки и гении-самоучки населяли миры этой странной девочки настолько густо, что это граничило уже с некоторой патологией. Привлекать к себе блаженных, психов и юродивых всегда и везде – вот, что роднило нас помимо беззаботного пьянства.

Посему начну понемногу предавать огласке то, что было рассказано ею промозглыми осенне-зимними вечерами под рык вечно поддатого Тома Уэйтса и неведомый болгарам «главный их национальный напиток» «Монастырская изба». Кстати говоря, без всяких стёбов, это наше излюблённое пост-студенческое пойло с гордой надписью «Изготовлено в Болгарии» не имеет ни малейшего отношения, ни к этой гостеприимной курортной земле, ни к сухим винам вообще, как разновидности алкоголя.

Эта чистейшей воды наша «рассейская» подвальная бодяга, наводнившая замызганные ларьки и куцые «супермаркеты», долго кружила умы местной «творческой прослойки». Сколько же ящиков этой отравы было выпито, причём каждый «засол» смаковался, и затем следовали непременные оценки гурманов-специалистов. Словно искушённые сомелье, мы важно цокали языками, пытаясь раскусить «сложный букет» и рассыпались в комплиментах, если бутылочка оказывалась особенно «пикантного» вкуса.

Я как-то сдуру недавно купил пузырь этой «ностальгии», и хоть и был отчаянно «вдет», моментально понял, что это просто кромешный ад и «поножовщина». На вкус это было ещё тошнотворнее, чем жуткое пиво «Б…гбир». Вот и гадай теперь, то ли мы были настолько уж невзыскательны по молодости, да неискушенности, то ли сейчас наш культовый «сухарёк» превратился в совершенную «мёртвую воду» из-за преступной неисполнении технологий. Да чего гадать, думаю, и то виной, и другое.

Ну, будет уже лирически отступать, Игорян, ковыляй уже дальше! Итак, байка первая. Давным-давно (ещё до февральской революции) была у Ражевой школьная подружка, и звали её Наташа Лосинская. Как и почти у всех девочек имелся у неё и папа. Но папа необычный, папа непростой.

Ну так и что же с ним было не так? А папа был у неё ученый, точнее, он один так думал. Думал долго, сурово и бескомпромиссно. Он занимался «Наукой» по вечерам после тяжкого трудового дня и даже сделал кой-какие открытия. Когда же становилось ясно, что открытие совершено окончательно и сомнению не подлежит, он неоднократно писал письма в Академию Наук приблизительно такого содержания: «Уважаемый товарищ профессор, я расшифровал письменность Майя по Вашим книгам! Как быть? К кому обратиться с сенсационной разгадкой века? Кому передать рукописи, ибо труд сей может пропасть для науки, цивилизации и вообще человечества!». Да уж, воистину, что же не так у нас с папой?