Игорь Матрёнин - Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

А вот ещё один пример творческих изысканий, а точнее благородного писательства – в Иришкином классе учился некто Тресков, он был известен двумя очень примечательными деяниями. Первым было то, что он заканчивал каждое школьное сочинение, независимо от темы, стиля и эпохи, драматической фразой: «Да, забыл добавить, на нём были красные трусы!». Даже этого с лихвой хватило бы, чтобы остаться в веках для грядущих поколений, но была и вторая примечательная «странность» – он писал книги.

С одной стороны, а почему бы и нет, многие же пишут романы, и ваяют так, что будьте нате, некоторых даже печатают, а есть и те, кого читают. Но «необычность» и даже «новаторство» подхода Трескова было в том, что работал он следующим образом: он внимательно смотрел долгоиграющие сериалы по «ящику», а потом старательно записывал всё, что слышал, видел и запомнил, от руки. Работа кипела, заполнялись крючковатым почерком толстенные общие тетради, которые бережно складывались в высокие стопки. Утром Тресков записывал, а вечером подправлял. Когда его неделикатные одноклассники резонно вопрошали «литератора»: «Это что же, по-твоему, ты так романы сочиняешь?!!». На это «прирождённый прозаик» недоумённо отвечал: «А как ты думаешь, книжки-то пишут?». Любимая мама его была такая же очень «паранормальная», и при всём при этом данный «мастер словесности» учился в общеобразовательной школе. Ну что ж, во всяком случае, он никогда и никого не тыкал вилкой в глаз и не пил чернила, так и пущай себе учится, родимый.

Не стану более «грузить» тебя, любезный мой читатель, сразу всеми прелестями и изюминками «ражевского» окружения, а расскажу лишь ещё об одном любопытнейшем сумасшествии. Ну а потом уж снова с удовольствием вернусь к её занимательнейшему «дурдому».

Теперь же слово учителям! Ух, как же много наших педагогов было явнейшим образом не в себе! Галина Евгеньевна. Уважения к ней не было никакого. Была ли любовь? Возможно. Но такая… Похожая на любовь к потешной обезьянке на рыночной площади. Да и сложно снискать уважение у жестоких и коварных школяров, когда безумная училка, ткнув указкой в любое место на карте, уверяла: «А вот здесь находится Пустыня Смерти!». Доходило до того, что местный хулиган Ромка Сорокин выхватывал длиннющую деревянную указку, вставал в «мушкетерскую позицию», и, делая демонстративный угрожающий выпад в сторону «необычной» географички, призывал её к бою: «Галина Евгеньевна, защищайтесь, вы обосрали кончик моей шпаги!».

Нервный смех через светлые слёзы – вот что вызывают эти удивительные «новеллы» от нашей бывшей непослушной ученицы, что прошла, как и все мы, сквозь тьму и маразм советской школы. Я не прощаюсь с этой благодатной темой, нет, ни в коем случае. Просто небольшая, гуманная передышка, чтобы не напугать уж вас совсем, мои родные! И снова шпаги к бою, господа Шизики!

«Подожди, подожди-и!» – истошно голосит маленькая девчушка убежавшему вперёд нервному отцу, волоча за собой ещё более крохотную сестрёнку. У обеих в руках по здоровенной шоколадной конфетине, симпатичные мордочки, естественным образом, напрочь перемазаны. Весь Ветошный переулок объят сладким кондитерским ароматом.

Измождённый папашка утомлённо останавливается и с мукой и гневом в голосе взвывает: «Это издевательство какое-то! Вы меня с этими конфетами достали уже!!!». «Сладкие» девчонки умилительно смотрят на него, не переставая уплетать свои липкие сласти, как бы говоря всем своим трогательным обликом: «Ну разве же можно на таких вот сердиться? Ну как же можно таких вот не простить?!». Вконец измученный детским чревоугодием отец, энергично, но одновременно и обречённо опускает руку и продолжает путь, а за ним снова нога за ногу плетутся две «шоколадных принцессы».

Вроде бы какая-то ерунда, сущая мелочь, на которую жаль и времени-то, чтобы кинуть вечно озабоченный взгляд, а вот ведь осталась такая забавная фотография в моём чёрством сердце, и, извините, вашем…

Возле метро «Фрунзенская», там, где легендарный МДМ, при выходе стоит сухонький пожилой дядька и предлагает, суя в нос каждому проходящему, что шарахается от него, как от зачумленного, куцую газетёнку с вакансиями на разные кошмарные работы и ноет на разные лады одно единственное слово: «Работа!».

Долдонить одно только это часов двенадцать подряд – занятие сродни одному из наказаний за земные грехи в ожидающем нас всех Аду, поэтому, чтобы хоть как-то разнообразить своё незавидное существование, он то повышает до «буратинистого» юродствования тон своего нытья, то понижает его аж до спившегося церковного баса. При этом он жутковато делает ударения на все буквы по очереди, и до страшного долго тянет гласные: «Ра-а-а-бота, рабо-о-о-о-о-о-та, работа-а-а!».

И я с ужасом потихоньку осознаю, что дядёк начинает натурально сходить с ума, во всяком случае, на время этой варварской жизнедеятельности. Потом он отчаянно решает давать раскатистое «Р-р-р-р-работа!!!», а затем выдает уже совершенно истошные комбинации вышеперечисленного: «Р-р-р-ра-а-або-о-от-а-а-а!!!!!».

На этом-то клиническом «вирше» я и сломался и молодецкой рысью просто побежал уже прочь, чтобы поскорее исчезло из моего поля зрения это назидательное напоминание мне и другим занудам, мол, как же тяжело и горько нам бедным приходится. Не, чуваки, мы ещё живём!

Давным-давно, когда я был молод и красив, на нашем весёлом университетском курсе, как в сказке жило-было, поживало одно нелепое создание по имени В., но звали его все почему-то До́дик или Дод.

Длинный, тощий, сутулый, носатый, общим обликом определённо напоминавший гигантского богомола. Ну, казалось бы, вроде обыкновенный классический «ботаникус», о чём тут и говорить-то, но дело было в том, что он был НЕобыкновенный!

Он был крайне доверчив, но происходила она, эта доверчивость, не из чистой наивности, а из чудовищной переоценки своей «звёздной» внешности и «искрящего интеллектом» ума.

Ему прямо на лекции можно было деловито предложить стать вокалистом создающейся на курсе рок-группы и там же, посреди монотонной пары провести ознакомительное прослушивание кандидата в Джимы Моррисоны. Я исключительно ясно помню, как сидящий на ряд ниже Додик «эффектно» развернулся к нам, оторопевшим от такой-то дури, и, зажав воображаемый микрофон в характерной «цоевской» позе, драматично проблеял: «Груп-па крови на рукаве…». Если бы он в тот момент удачно стебанулся, я тут же бы поставил ему «пятёрку с плюсом» и даже бы пожал его вечно влажную ладошку, но… Он был собран, серьёзен и… глуп! Мы еле сдержали душивший нас хохот и продолжали «рекрутировать» с шиком показавшего себя будущего роскошного певца ещё около часа.