Игорь Матрёнин - Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Вам ведь очень интересно узнать, что стало дальше? А представляете, как мне было до жути любопытно дослушать эту фривольную повесть до конца, но… Как нарочно и так некстати подоспели вредные редкие наши маршрутки, и мы моментально разлетелись в разные стороны города. И вот я, так же, как и несчастные вы, не знаю и не узнаю, видимо, уж никогда финала этого полудетективного фарса…

Я как-то неосторожно поделился этим секретным преданием приятелю Сеньке – московскому ди-джею, так же, как и я подрабатывавшему в сектантской «Репаблике». И этот вполне уравновешенный и благоразумный человек, словно сорвался с цепи, будто его подменили хитрые шаловливые духи. Он бродил по торговому залу и гнусаво приговаривал целый день: «Хочу парижа-анку, отведи меня к проститу-уткам». Часам к четырём меня он достал «по полной», и я уже прятался от него на складах, в подтоварниках и сейфах. И тогда (о, ужас!) он начал приставать к покупателям и, особенно, к привлекательным покупательницам: «Девушка, а вы случайно не парижа-анка? Дело в том, что мне нужна именно парижа-анка…».

Я был готов провалиться в самые кипящие тартарары, но Сенька был непрошибаем и довёл свой бесовской номер до двенадцати ночи, ни разу не замолчав и распугав остатки затравленных им посетителей. Ни до, ни после он не позволял себе ничего подобного, это было какое-то загадочное помешательство. Видимо, страшные флюиды подавленного Додиковского вожделения и превратили кроткого парнишку ди-джея в распущенного наглого клоуна.

Когда-то давно, в жутких, но странным образом ностальгических «девяностых», в мрачном холодном городе Нижнем Новгороде была одна дикая проблема – автобусы. Даже не просто проблема, а, натурально, беда.

Если показать тогдашнему запуганному и зашуганному «переходным периодом» человечку обилие маленьких, суетливо снующих маршруток и автолайнов, он был бы поражён намного больше, чем пророческому видению нашествия инопланетян на планету Земля или зловещим картинам Апокалипсиса. А пока древний мир не знал ещё этих крошечных спасительных механизмов, а довольствовался лишь ничтожно малым количеством желтобрюхих «Икарусов» и грязненьких, вечно нервно дрожащих «ПАЗиков». А к опустошённым же «девяностым» они все как-то разом поломались, и починять их никто не умел, так как к этим историческим временам делать уже не умел совершенно ничего ни один гуманоид России.

После многочисленных университетских пар уехать домой было категорически невозможно. Каждый случайно залетевший автобус с улюлюканьем и разбойничьим посвистом атаковали бесчисленные орды жаждущих попасть домой работяг, интеллигенции и просто неопределённого подозрительного люда. Периодичность была просто изуверской – один расхристанный транспорт в полтора-два часа.

Зима. Очень холодная, лютая зима. Толпа размером в ватагу революционеров, берущих Зимний, как мы это свято помним по советским идеологическим киношкам, грозно вибрирует, издавая жутковатый гул. Уставшие люди замёрзли до костей и потери всякой чувствительности, и каждый мечтает лишь о горячем ужине перед дающим уют наркотическим прибором «телевизор».

Я расположился чуть поодаль, не веря уже ни в какую возможность попасть в свою родную комнатку с дружочком-магнитофоном и шкафом с книгами. Со мной рядышком отчаянно мёрз бывший мой одноклассник Серёга Шаров, железно решивший раз и навсегда, что будет качать мышцу́ ежевечернее в течение месяца. И только по истечении оного срока позволит себе оглядеть распухшее от регулярных усилий тельце в зеркале. И вот лишь тогда, в сладостной истоме, он рассчитывал насладиться этими чудесными изменениями. Эксперимент был без сомнения крайне благороден и увлекателен.

Время неумолимо ползло к ночи, была половина одиннадцатого вечера и зловещая темень заползла во все щели и норы. Я резонно заметил Серёге, который иноходцем топтался на хрустящем снегу, что сегодня, видимо, придётся всё же пропустить эти два часа сладострастной раскачки. На что, упрямо закусив губу, он твёрдо заявил: «Ни фига! Приду, поем, на отдых полчаса и таскать железки! Меня ничего не остановит, буду херачить ночью – я зарубился!». Уважительно взглянув на него, я начал зорко всматриваться в чернеющее небытие, откуда мог вывернуть подонок-автобус.

И он появился… Но ждать спасения от этого жалкого транспорта было абсолютно напрасно. Чтобы появился шанс ворваться в обледенелое нутро «Икаруса», неприлично отталкивая соседей, нужно было занять место в первых рядах толпы ожидающих. Мне это было решительно западло, и я приготовился к холодной смерти совершенно осознанно.

Прибывший транспорт был уже почти полон, словно советскими селёдками в банке, копошащимися серыми людьми. Места для новых яростных пассажиров не было совершенно. Но это была только забавная иллюзия. Озверевшие граждане бросались волками-оборотнями в чуть отворившиеся двери. На обледеневших ступенях в затейливых позах висели и лежали счастливчики, что втиснулись на предыдущей остановке. «Новички» хватались за хлястики, рукава, шеи и другие более деликатные места «старожилов», пытаясь втиснуться в пространство, которого не было уже как остановок пять-семь. Закрепиться в полусвободном висе самым активным невероятным манером, но удалось. Но двери! Двери должны были каким-то волшебным образом сомкнуться! До тех пор, матерясь, стеная и проклиная всё на свете, все собравшиеся должны были, подыхая от лютой стужи, ждать, когда наконец-то полуживой автобусик отправиться дальше. Никто из «зависших» никогда бы не разжал отмороженных пальцев, поэтому все знали – сейчас начнется второй акт этого некартинного действа.

И тут ненадолго становилось теплее – улыбка оживляла мое белое от холода лицо! Дело в том, что заползающие «висяки» позорно производили пакостные телодвижения, очень напоминающие любовный акт, подталкивая впереди стоящих в промозглое нутро железной машины. Различия между полами и возрастами не было – все были сосредоточены на этих гадких «ма́хах», забыв про стыд, приличия и этику с эстетикой. Некоторые «махи» были весьма большой амплитуды, но несколько размеренны, с циничным «оттягом», так сказать. Другие «махи», напротив, были суетливы и по подростковому быстры. Смешно и страшно было наблюдать, как эти измученные, окоченевшие люди плевали на то, как до позора убого и жалко они выглядели…

И тут, безмятежно вспоминая этот курьёзный вечер, я наконец-то осознал, зачем же я всё это делаю, зачем записываю эти грустные и забавные истории, порой беспощадно бередя свои сердце и душу. Я консервирую время! Да-да, именно этим я и занимаюсь! Ну так что же, я очень надеюсь, что всё сойдётся в моей заплатанной судьбе, и я наконец напечатаю мою странную книжку. Моё консервированное время…