Сабрина Коэн-Хаттон - В пылу момента. Истории пожарного о непростом выборе между молниеносными и взвешенными решениями

– 120, – говорю я.

70 атмосфер воздуха – это немного. Он уже израсходовал две трети баллона. У меня осталось больше, потому что легкие меньше. Мне всегда хватает воздуха на более долгое время, и я бы предпочла, чтобы у Джека, моего друга и коллеги, запас не заканчивался слишком быстро. На этой работе мы должны делить нагрузку.

– Я возьмусь за тяжелый конец, – говорю я, – а ты бери ноги.

Мы поднимаем пострадавшего, спускаемся с лестницы как можно быстрее и передаем его ожидающим врачам скорой помощи.

На ярко освещенной улице я щурюсь, пока глаза привыкают, смотрю вниз. Пострадавший – мужчина с гривой спутанных каштановых волос. Он молод – около 30. В ужасе понимаю, что горловой звук, отвлекший меня от поисков ребенка, – это храп. Срываю с себя маску.

– Сэр, – кричу я ему. – Где ребенок?

Тишина. Я в ярости.

– Сэр!

Врач скорой помощи смотрит на меня.

– Мы только что достали из его кармана пустой пузырек из-под метадона [13]  Метадон – синтетический лекарственный препарат из группы опиоидов, применяемый как анальгетик, а также при лечении наркотической зависимости. – Прим. ред. , – говорит она. – Не надейтесь, что он ответит.

Мы не завершили поиски – нужно осмотреть оставшуюся половину этой комнаты и всю третью спальню. Внизу тоже не искали. Там вполне может находиться ребенок.

Это был мой момент. Момент, когда я была готова пожертвовать чем угодно, даже собственной жизнью, чтобы спасти ребенка.

Я знаю, что не могу гарантировать спасение, но могу обещать сделать все ради этого. Входя в огонь, я произношу клятву. В тот день я не сдержала слово. Стоя на улице под ярким светом фонарей, я чувствовала, что не справилась с работой.

Пожарным никогда нельзя полагаться на эмоции: они часто заглушают истинные чувства, и ты можешь не заметить, что уже не в состоянии вновь войти в горящее здание, если будешь бояться за оставшихся там людей.

Я злилась на мужчину из-за того, что он спокойно проспал весь пожар, который мог убить его ребенка. Одновременно злилась и сочувствовала ему всей душой. Что он подумает, когда узнает, что мы спасли его, но не его ребенка? Что почувствует, осознав, что никогда уже не подержит на руках своего малыша? Что никогда больше не почитает ему и не споет, не услышит его смех? Не увидит, как он вырастет, пойдет в школу? Не станет гостем на его свадьбе? Ничего этого не будет. Вне зависимости от того, как его наркотическое опьянение повлияло на ход развития событий, я чувствовала себя единственной виноватой. Мной руководили эмоции, а не здравый смысл.

Большинство родителей пожертвовали бы жизнью, чтобы спасти своего ребенка. В тот момент я бы тоже пожертвовала своей.

– Возьми новый кислородный баллон, – кричу я Джеку. – Мы должны вернуться. Мы не закончили.

К нам подбегает Берт:

– Второй расчет здесь. Оставайтесь на месте, я запускаю их.

– Но мы в порядке, Берт. Мы должны пойти.

Я точно знаю, куда идти и что делать. Расположение комнат прекрасно запечатлелось в моей памяти.

– Вы никуда не идете, – говорит Берт решительно. – Вы расскажете второму расчету все, что знаете, а затем попьете воды, замените кислородные баллоны, перепроверите дыхательные аппараты и отдохнете несколько минут. Возможно, вы скоро понадобитесь, и мне нужно, чтобы вы были готовы.

Берт прав. Я сажусь рядом с Джеком.

– Прекрати, – говорит он мне.

– В смысле? – хмурюсь я.

– Прекрати делать то, что делаешь сейчас. Не нужно корить себя. Мы нашли одного. Мы хорошо потрудились.

– Джек, там коляска, кроватка, игрушки. Это дом, где живет ребенок. Этот мужчина не в себе. Мы даже не знаем, его ли это дом. Но я точно знаю, что в середине ночи люди спят в своих постелях, а мы не нашли ребенка, который должен был лежать у себя в кроватке.

– Знаю, дружище, знаю.

Я делаю глоток воды и готовлюсь вернуться. Мы стоим у входа и нетерпеливо ждем новостей.

К нам подходит Берт.

– Все спасены, – говорит он.

Я застываю на месте.

– А ребенок? – спрашиваю я.

– Матери и ребенка в доме не было. После ссоры с мужем она осталась у родителей. Мы переключились с поисков и спасения на борьбу с огнем.

Я смотрю на небо и выдыхаю. Мои напряженные плечи опускаются, и я расслабляюсь, сдерживаю слезы и звучно глотаю. Сложно объяснить, насколько мне легче. Ребенка, которого я так отчаянно искала, в доме не было… Внутри дома невозможно находиться. Даже мне в защитном костюме тяжело. Ребенок не выжил бы.

Я потеряла счет незнакомцам, чью боль воспринимала как собственную. Жена, потерявшая мужа в автомобильной аварии. Ребенок, чей родитель погиб в пожаре. Братья и сестры, навсегда разделенные несчастным случаем, унесшим жизнь одного из них. Это длинный список. Все эти люди проснулись однажды утром, ожидая очередного обычного дня, однако их мир необратимо изменился.

Находя человека в горящем здании, не всегда сразу определяешь, жив ли он. Бывает, только положив руку ему на грудь, понимаешь, что от ребер остались одни угли.

Боль, которую я испытываю, называется эмпатией. Именно она заставляет меня проходить дальше и стараться больше. Я испытываю эмпатию не только к тем, кто на нас полагается, но и к тем, кто командует нами и кем теперь командую я. Мало осознавать лишь последствия того, что я прошу своих коллег сделать. Важно понимать, что они при этом чувствуют.

В физическом плане в том числе. Я понимаю, что значит войти в горящее здание в экипировке весом 23 килограмма и работать не покладая рук. Я знаю вкус пота под маской. Знаю, что чувствуешь, когда кусок каски плавится прямо над головой. И еще понимаю, что значит работа пожарного в эмоциональном плане. Я знаю, что значит ползти на животе к человеку на другом конце горящей комнаты, положить руку на его грудную клетку и понять, что от ребер остались одни угли. Знаю, что значит смотреть в глаза членам семьи, когда выходишь из пожара с пустыми руками. Знаю, как выглядит лицо, на котором угасла надежда. Я знаю, что значит двигаться дальше, когда хочется остановиться.

В полной мере я осознала, что такое эмпатия, после одного пожара, на котором мне довелось присутствовать. Этот инцидент позднее лег в основу одного из важнейших для пожарно-спасательной службы психологических исследований и побудил к дальнейшему изучению психологии командования в чрезвычайных ситуациях.

Нашу команду вызвали на пожар, в котором один из нас получил серьезные ожоги. На месте присутствовал только один пожарный автомобиль, и я знала, что Майк, впоследствии ставший моим мужем, работал в том расчете. Вероятность того, что обожженный – он, была один к четырем.

Помню, как я услышала сирену и помчалась в пожарное депо. Несколько пожарных уже стояли у телетайпа и внимательно читали распечатку.