Александр Аникст - Шекспир

Ведь в конце концов это вовсе неважно, получает ли человек что-нибудь от себя или от других, действует ли он сам или через других; суть в том, чтобы _иметь крепкую волю и, осуществлять ее умело и упорно_; все остальное безразлично». [123] Эккерман, Разговоры с Гете. М., 1934. Запись от 17 декабря 1834 года, стр. 844–845. — Один, гений помогает нам понять другого. Повторим то, что является главным: «способность и склонность видеть и слышать, различать и выбирать, оживлять собственным духом то, что я увидел и услышал, и с некоторой ловкостью (здесь Гете скромничает, надо сказать, с большим умением!) передавать это другим».

«Иметь крепкую волю и осуществлять; ее умело и упорно».

Таковы главные качества гениального художника.

Шекспир обладал ими.

Творческий ум отличается от обыкновенного ума, даже и очень большого, тем, что он не только воспринимает прекрасное, но оно возбуждает в нем самом стремление творить. Такой ум был у Шекспира. Он жадно вбирал все, что могло помочь его искусству. Но он был не только должником. Взяв в долг, Шекспир отдавал сторицей.

Что же он вносил от себя?

Прежде всего живость, действенность. Через несколько минут после начала любой пьесы Шекспира узел драматического действия завязан: в одном городе оказались братья-близнецы, необыкновенно похожие друг на друга, но никто не знает о том, что это два разных человека; молодому человеку предлагают в жены строптивую девицу; юноша и девушка из двух враждебных семейств полюбили друг друга; принц узнает, что его отец был убит собственным братом, за которого вышла жена покойного; старый король решил разделить свои владения между тремя дочерьми…

Как только действие началось, возникают острейшие комические или трагические конфликты, и события со стремительной быстротой следуют одно за другим, захватывая внимание зрителей и слушателей.

Да, слушателей особенно, потому что в драмах Шекспира дело не только в том, что происходит, но и в том, как обо всем этом говорится. Со сцены на слушателей льются потоки прекраснейшей поэзии и каскады острот, умные изречения и забавные каламбуры.

Кипят страсти, идет напряженная борьба. И в этой борьбе перед нами во весь рост встают грандиозные человеческие характеры, мощные, богатые, многосторонние… Нам не безразлично, что произойдет с ними и не только потому, что каждый из них по-своему значителен, не только потому, что в иных из них мы узнаем себя и волнующие нас страсти, но и потому, что в столкновениях, происходящих между этими людьми, жизнь раскрывается в своем самом глубинном значении и после каждого такого зрелища мы оказываемся духовно обогащенными.

Откуда все это появилось в пьесах Шекспира? Как мы знаем, почти все истории, изображенные им в его драмах, были придуманы кем-то другим. Шекспир, говоря словами Гете, все эти чужие истории оживлял собственным духом. Большая часть из того, что написано о Шекспире как о человеке, поражает своей, я бы сказал, плоскостью, неспособностью проникнуть в глубину его своеобразной и титанической личности. Вот почему, не полагаясь на свои силы, я прибегаю к суждениям авторитетов, достоинством которых было то, что они сами были выдающимися людьми.

Сейчас я опять прибегну к такому свидетельству. Оно принадлежит замечательному английскому поэту-романтику начала XIX века Джону Китсу. Ему не повезло у русских читателей, потому что до сих пор переведено всего лишь несколько десятков строк его поэзии. Между тем по наблюдениям английских критиков, по своему художественному темпераменту, по удивительному сочетанию фантазии и чувства действительности, по поэтической смелости Китс больше, чем любой другой английский поэт, напоминает Шекспира. Отличает его от Шекспира то, что он не обладал драматургическим даром. Вернее, он не успел в нем развиться, так как Китс умер совсем молодым — двадцати шести лет, то есть в том возрасте, когда Шекспир написал свои первые драмы.

Свою близость Шекспиру отмечал сам Китс. Он писал, что должен уметь держать свой ум «открытым» для восприятия внешних впечатлений и образов, приходящих поэту в голову. И еще одно: «…у великого поэта чувство красоты побеждает все иные соображения, или, вернее, уничтожает какие бы то ни было соображения» [124] Письмо от 21/XII 1817 года. Перевод Н. Дьяконовой. .

В другом письме Китс дает свое толкование личности поэта. Хотя он подразумевает себя, но, зная, что мерилом ему служил Шекспир, нельзя не почувствовать, что в этой самохарактеристике Китса угадывается и образ Шекспира. «Характер поэта (то есть такой характер, который присущ мне, если мне вообще присущ какой бы то ни было характер…) лишен всякой определенности. Поэт не имеет особенного „я“, он все и ничто. У него нет характера. Он наслаждается светом и тенью, он приходит в упоение от дурного и прекрасного, высокого и низкого, богатого и бедного, ничтожного и возвышенного. Он с одинаковым удовольствием создает Яго и Имогену. То, что оскорбляет добродетельного философа, восхищает поэта-хамелеона. Его тяга к темным сторонам жизни приносит не больше вреда, чем пристрастие к светлым сторонам; и то и другое не выходит за пределы умосозерцания. Поэт — самое непоэтичное существо на свете. У него нет постоянного облика, но он все время стремится его обрести — и вселяется в кого-то другого. Солнце, луна, море, мужчины, женщины — существа импульсивные, а потому поэтичные; они обладают неизменными признаками — у поэта их нет, как нет у него постоянного облика: он, безусловно, самое непоэтическое из творений господа». [125] Письмо от 27/Х 1818 года. Перевод Н. Дьяконовой.

Гениальный юноша-поэт выразил здесь ту сторону личности Шекспира, которая сделала возможной появление бесчисленных человеческих характеров в его драмах. Людям определенного характера трудно, а то и просто невозможно представить себя иными и поставить себя на место другого человека.

У Шекспира «не было характера» в том смысле, что силой творческого воображения он мог почувствовать себя и в шкуре злодея Ричарда III и жить одной жизнью с благородным Брутом.

Нас поражает удивительная верность характеров, созданных Шекспиром. Это оказалось возможным благодаря его способности жить чужой жизнью, растворяться в ней. В воображении он мог быть человеком любого склада. Вот почему в реальности он был, как говорит Китс, лишен «постоянного облика». Мы и сами могли это заметить, наблюдая жизнь Шекспира. Даже те далеко не полные сведения о нем, которые дошли до нас, подтверждают это. В самом деле, разве мы не видим разных обличий Шекспира в его собственной жизни. Актер, драматург, поэт, деловой человек, собственник. Многим, вероятно, хотелось бы видеть лишь одного «определенного» Шекспира, в первую очередь, естественно, Шекспира-художника. Но образ его, когда мы знакомимся с фактами, оказывается отнюдь не поэтичным. Поэтичны его герои, которых он наделил умом, силой воли, страстью, цельностью, неудержимым стремлением к одной цели. У него же самого, как говорит Китс, нет неизменных признаков.