Майя Сохумели - Сухуми: зеркало воспоминаний

– Папа, папа, – бежал ко мне мой маленький сын.

Он бежал так же, как когда-то бежал я к своему отцу: когда он открывал калитку, я уже мчался со всех ног, чтобы обнять его, ну и, конечно, как ребенок, я хотел увидеть, что же он купил мне.

Малыш бросился мне на шею, обнял изо всех сил и висел на мне с двух минут, я ощутил запах надежды. Вот же оно! Прошлое, которое меня поглотило в эту секунду, память меня не отпускала в саду, и на мгновение я поддался этому жестокому порыву, что хотел слиться с прошлым и тоже исчезнуть в гуле воспоминаний. А маленький звонкий голосок даровал мне надежду в будущее, я понял, что не могу раствориться в своей тоске по прошлому, потому что мое маленькое будущее, так крепко вцепившее в мою шею, надеется на меня.

– Папа, а где мы? – спросил меня сын.

– Мы в доме твоего дедушки, – ответил я, посадив сына к себе на колени.

– Это дом папы мамы? – удивленно спросил он, ведь никогда не знал другого дедушку, кроме того, который жив.

– Нет, это моего папы дом. Твоего дедушки, – ответил я.

– А где дедушка? – спросил сын.

– Далеко, сынок, очень далеко, – ответил я с грустью.

Я увидел, как его юное лицо нахмурилось, и он задумался о своем новом дедушке, которого он никогда не видел. Он смотрел на меня удивленно и что-то хотел спросить, но не мог подобрать слов и не знал, что бы он хотел узнать, потому что ему сейчас все было новое, и он бы хотел знать все.

– Хочешь, я расскажу, каким был твой дедушка? – спросил я жаждущего диалога ребенка. Мне не нужен был ответ, хотя он собирался было что-то ответить, но его жгучие черные глазки, светящиеся в предвкушении интересного рассказа, без слов дали свое согласие.

– Запомни, сынок, твой дедушка был храбрым человеком, все боялись его взгляда.

– Он мог победить любого? Даже Дарта Вейдера? – спросил удивленно он.

Я улыбнулся и кивнул ему, хотя и не понимал, как это могло бы произойти в жизни, но я был уверен, что и Дарт Вейдер был бы побежден моим отцом.

– Слушай внимательно, не перебивай. Твой дедушка со страстным сердцем и с болью говорил об обиженном человеке. Он так же меня сажал на колени, как я тебя, и говорил мне: «Помни, сынок, если взялся за коня и хочешь продолжить свой путь, то крепко держись седла, не позволяя никому тебя согнуть. Никогда не обижай зря человека и не спеши оголить кинжал. Ведь если назвался мужчиной и нож достал, то придется всегда идти до конца». Твой дед, мой мальчик, никогда не падал духом и друзьями дорожил. Ты знаешь, как он ценил семью – святое место, не позволяя никому даже косо взглянуть на дом. Он мне твердил: «Не падай духом – погибнешь раньше срока». Будь честным и никогда не ври – твой дед никогда не врал, мой мальчик.

– Даже когда знал, что его накажут? – перебил он меня.

– Хм, – улыбнулся я, – даже когда знал, что его накажут. Но никто не мог его наказать, никто никогда не посмел бы на него поднять голос. С самого детства он заслужил такое уважение, что с ним советовались, его слушались.

– Я тоже так хочу, чтобы никто меня не смог ругать. Даже мама, никогда, – ответил сын.

– Если ты не будешь себя вести плохо, а будешь таким, как твой дед, никто тебя не поругает никогда, – ответил я и продолжил, – твой дед никогда не позволял никому себя унижать. Он говорил: «Никогда никто не смеет усомниться в твоей правоте. Но от силы своей ты не должен наглеть». Твой дед никогда никого не судил и не осуждал. «Если кто-то поскользнулся, но он в душе хороший человек, то руку ты ему подай и помоги подняться», – твердил он мне, а я тебе, сынок! Если на тебя свалятся горе и беда, и ты захочешь выкрутиться и спастись, не смей прибегнуть к подлости и лживости, твой дед таких презирал!

– Нельзя обманывать, что я покушал кашу в садике, а самому выбросить ее в окно? – удивленно спросил он.

И я подумал, как много я не знаю о своем сыне, как быстро растут дети и как быстро они схватывают уроки жизни.

– Нельзя! Научиться подлости легко, и быть подлым легко – сложнее быть прилежным. Твой дед был сложным и сложности преодолевал, он был из стали, крепкий и сильный, как кремень. Он одной рукой мог разломать деревянный стул.

– Как Халк? – еще больше удивился ребенок, и его глаза загорелись яркими прожекторами.

– Лучше Халка, сильнее и смелее. Он был не просто из камня и стали, он сам был камнем и сталью! Он мог разрушить все стены и преграды, но всегда помнил, что только по совести нужно поступать в этой жизни, и этому меня учил, а я сейчас тебя.

– Он был знаменитым?

– Очень знаменитым, его знали многие, у него было много друзей и его все любили, – ответил я.

– А я могу его увидеть, Халка-деда? – спросил меня в предвкушении сын.

– Нет, сынок, он сейчас далеко на небесах и смотрит на тебя сверху. И помни, что ты должен быть похожим на него, ведь он следит за тобой сверху, каким ты станешь.

– Да-да, я буду сильным, как дедушка, титановый! – вскрикнул он и поскакал по саду, изображая воинственные трюки.

И я смотрел на него и упивался им. Нет, полностью мы не умираем – мы продолжаемся в детях. Как я – продолжение моего деда и отца, так и он – продолжение моего отца и меня. Мы всегда оставляем частицу себя своим детям, они могут это зерно развить и стать лучше нас, но могут забросить корнеплод, перестать ухаживать и подпитывать, и станут совершенно не такими, как мы, тем самым отдаляясь от своих корней. Вытягивая корни с болезненной силой, но до последнего они не рвутся, а лишь растягиваются в надежде, что заблудшая душа вернется к своим истокам.

К калитке подбежали местные ребятишки и стали говорить что-то моему сыну. Он, конечно, не понимал, что они говорят на неизвестном для него языке. Но я услышал четкий ответ моего сына.

– Я тут не живу! Это дом моего великого деда из титана, и он был самый сильный! – с гордостью произнес он.

Если б было все на свете просто так, я б в субботу поехал на Каштак. Мог бы я рвануть и на маяк, если б было все на свете просто так. Единичка бы на автобусе сияла, это если б я поехал от вокзала, через город мимо Килосури, мимо запаха горячих хачапури. Где меня когда-то дядя Гурик, дядя Ролик, дядя Алик и дядя Сурик обучали правильно нырять, по волне ребристой запускать мелкой галькой скачущую рать и, конечно, чебуреки жрать, а не жрать их было невозможно. Обжигая соком губы, кожу – чебурек был просто уничтожен, а потом и на трое помножен. Больше в нас, увы, не помещалось. Боже мой, какая шалость! Ах ты, Боже мой, какая жалость, что об этом вспоминать осталось. И ведя колдобинкам отчет, пыль вздымая каждым поворотом, первый номер выполнял работу для меня в волшебную субботу.

Из газеты треуголка и вьетнамки цвета «беж» – я иду такой красивый, выбрит, свеж. Треуголка прикрывает, правда, плешь, но она единственная моя брешь. А потом в парное море окунувши свою стать, метров тридцать легким кролем не проплыть, а показать этим жалким бледнолицым, что такое отдыхать. Я приверженец традиций – начинаю загорать. Через час, устав от скуки, разомлевши от жары, лежа надеваю брюки под воздействием хандры. И несу в руках вьетнамки, на ногах еще песок, треугольная панамка – и совсем не беспокоит эта брешь. Снова здравствуй, первый номер, до свидания, Каштак, мой искомый и весомый маленький архипелаг.