Раф Гази - Я помню это было в детстве

Главное, чего мне тогда не хватало – это семьи. Лишившись уютного домашнего тепла, всегда исходящего от бабушки Раузы, дедушки Заки, тети Лины и других родственников, оставшихся в Казани, я не то, чтобы захандрил, но чувствовал себя как-то очень одиноко и не защищено. Наливное казанское яблочко стало морщиться и терять былую упругость и жизненную силу.

Меня стали преследовать ночные страхи. Осенью, во время хлопкового сезона, отец, устроившийся мастером в ремесленное училище, уезжал вместе со своими воспитанниками в длительные – до 2-3- месяцев – командировки на сбор хлопка. Хлопок – главное богатство Узбекистана, и сбор его был важнейшей государственной задачей, в выполнении которой участвовало все население республики, начиная с 7-8 летнего возраста и кончая глубокими стариками. Мать в то время работала на кирпичном заводе, часто в ночную смену. Раньше она торговала фруктами и овощами в ларьке, но за это мало платили, а нам нужно было много денег, чтобы рассчитаться с какими-то казанскими долгами.

В общем, из-за всего этого по ночам мне приходилось оставаться дома одному. Сначала меня отдали в круглосуточную группу в детский сад, откуда меня не забирали целыми неделями. И я возненавидел этот казенный дом, считая, что он лишает меня моих родителей. Поэтому я был согласен на все, даже оставаться по ночам дома один, лишь бы меня не отдавали в круглосуточную группу.

Но оставаться дома ночью одному было настоящей пыткой. Я лежал на большой железной кровати и смотрел в окно. В него заглядывали огромные звезды, кажется, протяни руку и их достанешь – только в Средней Азии звезды так близки к человеку. Их таинственный свет манил и увлекал в неизвестные дали. Но вдруг в окне начинали мелькать какие-то тени, мне чудилось, что в комнату лезут звери: волки, медведи, совершенно немыслимые чудища с огнедышащими головами. По коже, несмотря на ночную южную духоту, пробегал озноб. Я глубже прятался под одеяло, но глаз от страшных картинок отвести не мог.

Вдруг в открытом окне показался темный силуэт человека, он заглянул в комнату, в сиянии луны осветился его безобразный, с раскрытой пастью и кровожадными клыками лик. Не помню, закричал ли я, но душа ушла в пятки, сердце пятилетнего малыша готово было выпрыгнуть из груди.

И тогда я понял: страшнее человека зверя нет.

Это случилось в жаркий летний воскресный день. Я играл под тенью раскидистой чинары на берегу арыка: набирал в ладошку жирную глину и, выдавливая ее крупными зернышками, строил высоченный глиняный замок. Арык был запружен: живительная влага направлялась на близлежащие огороды. Но тут пришел какой-то узбек в старом залатанном чапане и кетменем раскидал запруду, навалив большие комья глины на противоположном берегу арыка. Мутный поток воды, журча и переваливаясь через камни, устремился в освобожденное русло. Мне показалось, что свежая глина на том берегу, только что навороченная кетменем дехканина, больше подходит для осуществления моих строительных замыслов. Я разбежался и перепрыгнул через обмелевший арык, однако приземление было не совсем удачным. Я упал, вытягивая руки вперед и вонзая их в комья глины. Вдруг снизу, из бывшей глиняной запруды, мне в лицо ударил фонтан крови. Наверху глиняного кома блестящим треугольником торчал осколок оконного стекла, в него-то я и вонзился со всего размаху. Правая кисть, как кончик надломленной ветки джуды, безжизненно повисла на руке, из нее продолжала фонтанировать кровь, в которой я успел вымазаться с головы до пят. Именно этот вид крови, а не боль, привел меня в неописуемый ужас и я заорал во всю глотку, как кричит старый больной ишак, когда чует, что его ведут на бойню.

К счастью, родители оказались дома, они тут же прибежали на мой сумасшедший крик. На шум сбежалась и вся махалля. Среди соседей оказались знающие люди: быстренько наложили шину и туго перетянули руку, чтобы остановить кровь. Кто-то привел осла, запряженного в арбу, куда меня усадили и повезли в больницу.

Мой первый испуг уже прошел, а боли я не чувствовал. Я гордо восседал на арбе и свысока поглядывал на сочувствующие взгляды махаллинцев: дескать, чего вы переполошились, дорогие сограждане, подумаешь, ручку порезал, эка невидаль! Я даже что-то небрежно насвистывал и чувствовал себя настоящим героем, возвращающимся с поля брани, пусть слегка раненным, но непобежденным. Это был первый подвиг, совершенный в моей жизни: я победил свой страх.

И вот это чувство подвига, убеждение, что никогда ни при каких обстоятельствах настоящий мужчина не должен терять присутствие духа, прошло через всю мою жизнь и стало главным фундаментом, дающим опору в самых сложных жизненных ситуациях. Но в то же время это было одним из самых ранних проявлений моей раджасической (холерической) природы, из-за которой, как известно, у человека бывает несусветное количество проблем.

Что главное в женщине: красота или доброта? Вряд ли есть на свете мужчина, который хотя бы раз не задавался этим извечным вопросом.

Передо мной он встал еще в детсадовском возрасте. В нашей группе все ребята были условно поделены как бы на две группы. Одна – элита, другая – чернь. В элиту входили те, к кому можно было применить слово "самый". Например, Маша была самой красивой, она носила большие красные банты. Ваню считали самым умным, он уже мог читать. А Вася почему-то прослыл самым сильным, может, потому, что был самым длинным. Я в элиту не входил, но к черни себя тоже не причислял, и, вообще, мне это деление не нравилось. И кто только его придумал? Я решил его разрушить.

Однажды к нам из Казани приехал какой-то родственник. Он совсем был непохож на моих родителей, которым было вечно не до меня, и они всегда держали дистанцию: дескать, ты – ребенок, а мы – взрослые. Как-то мы с соседским мальчишкой (это было еще в Казани), с Шавкатом, кажется, придумали интересную игру: шатаясь, шли по улице, и изображая двух подвыпивших мужиков, кричали во все горло: "Цикл-цикл-мотоцикл – всю дорогу обассыкал!". Игра нам казалась забавной, но меня терзала смутная догадка, что мы не хорошо делаем, играя в эту игру. Поэтому я спросил разрешение у своего отца: "Можно мы будем играть в пьяниц?". Отец строго посмотрел на меня и сказал, как отрезал: "Нет". Он даже не поинтересовался, что эта за игра, как в нее играют. Если бы он это сделал и выслушав, посмеялся над нашей глупой затеей, а потом разъяснил, почему она глупа (например, дедушка Заки, я уверен, поступил бы именно так), может быть, я ему поверил и не стал бы больше изображать пьяниц. А так чихать я хотел на ничем не аргументированные запреты: играл, играю и буду играть, тем более, когда это так интересно. Больше к взрослым со своими глупыми вопросами я не лез.