Николай Попов - Гирей – моё детство

А что Буратино? Наш пацан, сующий нос во все щели, чтобы узнать, что там такоеинтересное и познавательное.

Об одном дне «Миклухи‑Маклая» во взрослом возрасте мне рассказала мама…Валентина Петровна слёзно умоляла не оставлять меня в садике: «Он не признает никаких правил и границ, матерится, как сапожник, донимает меня вопросами, на которые не всегда даю ответ. А на некоторые отвечать стыдно». С того дня и в дальнейшем за мои «странствия» и поведение в детском саду мама напоминала о «Миклухо‑Маклае» отцовским ремнем.

На крутом берегу извилистой Кубани расположился хутор Султановский, которому дали имя хозяина земли. В конце XIX века на территории Султана Гирея протянули железнодорожную ветку из Ростова во Владикавказ и построили станцию, назвав её «Гирей».

Предприимчивые люди построили поблизости винокуренный заводик и построили жильё для работников. Так родился наш посёлок Гирей. С дальнейшим развитием железнодорожного узла возник жилой район для их работников. Благодаря наличию на данной территории железной дороги были построены новые предприятия, осваивались богатейшие гравийно-песочные карьеры и сельскохозяйственные предприятия. Так рос и развивался посёлок.

Граф Воронцов‑Дашков, будущий владелец сахарного завода, на самом высоком холме посёлка построилдворец в кавказском стиле, здание которого после революции отдали средней школе №2.

Что характерно, я прошёл путь формирования посёлка городского типа Гирей: начальную школу закончил в хуторе Султановском, восьмилетнюю – в посёлке при спиртзаводе, среднюю школу – в посёлке при сахзаводе.

Гирейцы считали, что весь Советский Союз знает о существовании нашего посёлка: их сыновья и дочери жили в разных уголках страны… Вживаясь в культуру нового места жительства, которая становилась для них родиной, они невидимыми нитям были связаны с Гирем.

Житейская занятость и суета могут вытравить из души способность удивляться.

Но если ты вдруг увидишь звёздное небо и почувствуешь свою принадлежность ко Вселенной… И захочется умчаться в горы, очароваться бесконечностью хаоса… или к морю – захлебнуться восторгом от борьбы с неутомимыми волнами… или в лес – покориться бесчисленным оттенкам зелёного и волноваться природной выразительностью, то твоя душа жива.

Жизнь теряет смысл, будь она ровной и гладкой… где бы это ни было: в Гирее, в Ярославле, в Чите или в Ленинграде.

Но только в Гирее летнее утреннее солнце веселит зелёный покров земли и радует душу гирейца… И осеннее ласковое солнце, покрывая позолотой деревья, хаты и дома, навевает восторженную грусть.

В зимний кубанский день, когда выпадает долгожданный снег, который пытается сохранить себя, забившись в укромные местечки, ощущаешь в себе силу к сопротивлению.

В весеннюю ночь белоснежное цветение алычи, вишни, яблонь, освещенных светом из окон, наполняют душу восторгом.

Какие чувства ни рождались бы, неожиданные или в первый миг непонятные, они всегда из детства… из гирейского детства.

В детстве слышал слова людей и верил, что за ними стоят дела… и добродушно взирал на всё происходящее вокруг меня – всё, что делается, так и должно быть, и нет смысла разбираться.

В своих поступках видел правильность и справедливость… Недовольство поступками относил к своему недопониманию ситуации. Вероятно, это были толчки, подсказывающие к необходимости анализа. Чем сильнее неприятие поступка, тем мощнее толчок.

В настоящее время слушаю слова, чтобы понять суть сказанного и услышать истину или понять заблуждение… и пытаюсь увидеть дела, стоящие за словами.

Анализ стал моим инструментом там, где нужна глубина понимания.

Сказанные слова могут потерять свободу движения, но дела освобождают их… Слова свободны, когда говоришь, как чувствуешь, а делаешь, как говоришь.

Иней радостью блестел на траве и листьях, наверно, солнце отражалось в его кристаллах и дарило восторг.

Двигался не по утоптанной дороге, а по траве, оставляя следы круговыми узорами.

«Наверное, ботинки будут намокать, – мама говорит. Они от влаги портятся , и тебе «не настачишься» обуви.»

Мне пришло голову: «А если… здесь шёл бы жираф?.. Он обязательно поскользнулся бы и упал на забор… и сломал бы шею. Поэтому они живут в Африке, там или сушь, или грязь, а иней для них загадка.»

В школе прозвенел звонок, до неё оставалось метров сто – бегом не успею…

– А‑а, голубчик!.. Сегодня всего лишь на две минуты…

– Здрасьте, Василий Иванович!

– Здравствуй, голуба!.. Что сегодня?

– Иней…

– Да, морозец… что отморозил – ноги или нос? – в классе смех.

– …и жираф…

– Да ты что? По Гирею жирафы бродят? – в классе смех, переходящий в гогот.

– Жираф в Африке, но если бы он передвигался по инею, то поскользнулся бы, упал бы и сломал бы шею, – в классе истерический смех.

– За жалость к животным даю только две минуты по стойке «смирно» у доски, – знает, что я и минуты не простою, тем более, когда Витёк Панин корчит смешные рожи…

Смеюсь… и уже «вольно».

– Пятнадцать секунд! Рекорд! Кто рассмешил, гадёныш?

– Стало смешно…

– Смешно дураку, что нос на боку, а смех без причины – признак дурачины.

– Вспомнил жирафа…

– Марш за доску! На весь урок. Панин, следуй за ним… за разговор стоять второй урок.

В действительности я вспомнил муху… она садилась на лысину Василия Ивановича – он её сгонял, она упорно возвращалась, и он снова её сгонял. Класс смеялся вповалку, а он наказал меня: «Только ты, цыганская морда, способен на такие штучки», – как будто я обладаю способностью управлять мухами… отделался стоянием за доской на целый урок.

В первом полугодии в первом классе мне пришлось провести за доской больше, чем за партой. «Чапай» приучал к дисциплине, но вот иногда всё же приходится стоять.

Нудно, аж мурашки в животе бегают. Хочется двигаться, нет терпения стоять и молчать, хочется в Витьком поделиться впечатлениями.

– Витёк, «Чапаю» трудно терпеть?

– Трудно! У него пробит мочевой пузырь.

– Откуда знаешь про пузырь? Я считал, что он есть только у свиней.

– Сестра рассказывала, учат этому в 9‑м классе.

– Мы тоже будем учить внутренности? Бр‑р. Думал, что у него недержание от ранения в ногу…

– Причём здесь нога… его ранило и в живот, и в голову…

– Наверно, немец из автомата стрелял или мина разорвалась… страшно, ревел бы, как паровоз, – боли боюсь.

– Он офицер, как мой папка, они боли не боятся…

– Может, Василия Ивановича ранило, когда он первым выскочил из окопа?

– Тихо, «Чапай» идёт, – предупредил нас вово Хвостов, староста и самый сильный и добрый пацан в классе.