Василий Могунов - Дневники

Город Петропавловск, здание НКВД

Однако чем же мы жили до 30-х годов? Я не думаю, что мы жили за счёт заработной платы отца. Я отлично помню, что отец сменил три места работы: сельхозснабженец, или экспедитор в каком-то хозяйстве, заведующий столовой в НКВД, затем заведующий снабжением в тюрьме НКВД, вернее не всей тюрьмы, а небольшого предприятия при тюрьме. И везде заработная плата была мизерная.

При жизни мамы у нас было приличное подсобное хозяйство: две коровы, пятнадцать свиней, большое количество кур, ну и огородное хозяйство. Молоко шло не только нам, но его покупали и соседи. Мясо почти круглый год было своё. Овощи ─свои, помидоры почему-то не выращивали. Все заготовки обычно делались осенью. Забивались свиньи, заготавливалось сало. Мать запекала окорока. Часть мяса присаливалась впрок. Две-три, а может и больше свиных туш отец продавал не базаре, и на вырученные деньги закупалась необходимая одежда и обувь.

У нас была такая традиция ─может, она вам покажется варварской: к Рождеству Христову для каждого члена семьи полагалось по искусно зажаренному поросёнку полутора-двухнедельному.

Помню, как мать начиняла их рисом или пшёнкой, затем закатывала в ржаное тесто и ставила на противнях в русскую печь, которая занимала полкухни места. Корочки запечённого теста были очень вкусными, но не солёными, что нам было не по вкусу. Особенно мы любили, как мама пекла перепечики. Это такие шаньги, начинённые не творогом, а сочным рубленым мясом с разными приправами. Каждое воскресенье – лепёшки, оладьи. Одним словом, мать была великой мастерицей по части готовки. У неё за иконой был склад рецептов, которыми она постоянно пользовалась. Почти всё было своё. Отец где-то приобретал конопляное зерно, сдавал его на маслобойку и получал за это конопляное масло.

Но вот где-то в 1929 г. болезнь, точившая мать, стала обостряться. К её внутренним недугам сильно заболели ноги. Ей специально были изготовлены ножные ванны выше колен, и она по нескольку раз в день парила ноги в горячей воде. Конечно же, настроение у неё упало. Она почувствовала, что уже не может физически принимать активное участие в жизни. Стала молчаливой, угрюмой. Когда её отпускали болезни, в доме наступал праздник, но он проходил быстро. Стоило ей почувствовать себя получше, как она начинала восстанавливать хозяйство: мыть, скоблить, стирать и так далее, а затем вновь ложилась в постель.

Наконец, наступил момент, когда врачи посоветовали ей поехать вначале в Томск, а затем в Омск. Туда её отвозил отец неоднократно, где она месяц-два находилась на излечении. Наконец, она окончательно слегла в 1932 г. и больше уже не вставала до самой смерти. Умерла она от рака матки. К этому времени мне шёл 13-й год. Мать сильно страдала. Особенно последний год. Зимой 1933 и в начале 1934 гг. вставать уже не могла и самостоятельно сидеть тоже. Поднималась, взявшись за специальное приспособление, прикреплённое к потолку. Нам было страшно оставаться наедине с ней. Она просила дать ей нож или стекло, хотела покончить с собой. Плакала, умоляла, предлагала деньги ─кошелёк у неё почему-то был под подушкой. Ухаживала за ней добрая старушка соседка. А другая соседка, баба Шура, постоянно держала у себя сестрёнку Лиду.

Помню: я собирался уходить в школу, когда услышал, что мать позвала меня. Я подошёл к ней, и она слегка потрепала меня за волосы, чего не делала уже давно. Я очень обрадовался, увидя её оживлённое, улыбающееся лицо. Старушка сказала, что мама моя молодая сегодня. Сама поднялась и села в кровати. Попросилась искупаться. Впечатление было такое, что дело пошло на поправку. В моей душе появилась надежда, и, повеселевший, я отправился в школу. А по возвращении домой по дороге мне сказали, что моя мать умерла. Кончилось более или менее благополучное детство, и наступила полоса мытарств.

Ковыльная степь в Северном Казахстане

Прежде чем продолжить повествование о моей дальнейшей жизни, мне хочется подвести черту о моих родственниках. О деде Константине я уже писал. У отца было пять братьев. Мне же известно только об одном – Сергее, механике с крейсера «Аврора». Он был холост. Красивый и сильный моряк. Отец рассказывал, что у него была знакомая девушка, на которой он думал жениться, но она изменила ему. В отместку Сергей приволок с берега Камы якорь от баржи и повесил его на ворота своей несостоявшейся невесты. Пришлось десятку соседей снимать его с ворот. Об остальных братьях мне ничего не известно. Отец говорил, что они живут в городе Перми. Вероятно, что сейчас Могуновы обитают примерно в двух-трёх местах: в городе Петропавловске, в городе Перми, в городе Вятке.

Да, я не дописал о Сергее, о его трагической судьбе. Он погиб, год смерти неизвестен. Его нашли, предположительно, в городе Елабуге заколотым австрийским штыком. В заключение хочу сказать, что отец переписки со своими родственниками не вёл. Это также для меня было и осталось непонятным.

Теперь ещё об отце. Он был призван в царскую армию и направлен служить в 54-й полк 14-й Сибирской стрелковой дивизии, где попал в конный отряд и был направлен на учёбу военным ветеринаром.

Георгиевское знамя Сибирского стрелкового полка

В составе Сибирской стрелковой дивизии царской армии, мой отец воевал в Первой мировой войне.

Николай Константинович Могунов в годы Первой мировой войны 1914—1918 гг.

В годы революции служил в Красной Армии, откуда был послан на борьбу с чумой в Азию. Болели не только люди, но и животные, в частности лошади. Боролся с чумой в аулах Барабинской степи и в Семиречье. Этот период он запомнил навсегда и, подвыпивши, любил рассказывать всякие истории. Кое-какие я помню и ниже опишу коротко.

Степи Барабии неоглядные, но заселены незначительно. Отдельные аулы или просто юрты отстояли друг от друга на многие километры. Жизнь строилась на патриархальных началах. В мирное время по степи бродили табуны лошадей и неисчислимые отары овец. Но сейчас, когда в России шла война, когда сотни тысяч лошадей были забраны на фронт, а овцы поедены, голод охватил не так уж многочисленное население Барабинских степей.