Владимир Гескин - Как молоды мы пили. Сто историй спортивного журналиста

– Скажите, Иван Иваныч, как удалось вам, возглавив отстающую бригаду, сделать ее самой передовой в области?

Вечером теплоходик добрался до нужной мне пристани. Я сошел на берег, дождался, когда придет автобус, и долго трясся на ухабах разбитой лесовозами грунтовки. До нужного мне поселка добрался уже под утро и вновь принялся ждать, когда бригада Ивана Иваныча заступит на смену.

Теперь-то я знаю, что ожидание – обязательная составляющая журналистской работы, и отношусь к этому философски. А тогда…Минуты тянулись невероятно медленно. Я жутко хотел спать. Я страшно хотел есть. Где ты, Иван Иваныч? Когда появишься?

Он появился ровно в девять утра. Сразу же повел меня к своей бригаде, работавшей, как выяснилось, на лесопильных рамах. Зрелище было завораживающее: только что было бревно – и вот уже вместо него доски. При этом все вокруг грохотало, выло и визжало.

Нашли место, где было чуть-чуть потише. Я включил «Репортер» и задал отшлифованный мною вопрос. Иван Иваныч на мгновение задумался, потом сказал:

– Секретов нет. Мы решили работать не за деньги, а за совесть. Кто мы – рабочий народ или какие-то прощелыги? – Тут бригадир рубанул ладонью по воздуху. – У нас гордость есть!

Это было как раз то, что мне требовалось, чего от меня ждали в радиокомитете. Молодец, Иван Иваныч! Спасибо тебе!

Остальное было делом техники. Я задал еще несколько вопросов, коротко поговорил с работягами, отдельно записал грохот и визг, на которые потом, уже в редакции, можно было бы наложить мой текст, и с чувством выполненного долга отправился в обратную дорогу. Добрался до Архангельска, в радиокомитете отдал кассету с записью оператору Людочке и отбыл в гостиницу – отсыпаться.

Вот, собственно, и вся командировка. Но, когда я вновь пришел в радиокомитет, народ повел себя странно. Тыкал в мою сторону пальцами и умирал от хохота. Исключение составлял мой непосредственный начальник, который с металлом в голосе задал два вопроса:

– Ты зачем Людочку в краску вогнал? Сам-то слышал, что записал?

После чего мне дали прослушать плоды моей работы, которые юная операторша, получив кассету, перегнала на студийный магнитофон.

Лязг, визг. Потом мой вопрос:

– Скажите, Иван Иваныч, как удалось вам, возглавив отстающую бригаду, сделать ее самой передовой в области?

Мгновенная пауза – и пламенный ответ:

– Секретов нет, сука-бля. Мы решили, сука-бля, работать не за деньги, а за совесть, сука-бля. Кто мы, сука-бля, – рабочий народ, сука-бля, или какие-то прощелыги, сука-бля? У нас гордость есть, сука-бля!

Бог ты мой, как же я этого не заметил? Когда мы разговаривали, речь Ивана Иваныча казалась мне такой стройной и правильной – а тут… Да, я хотел спать, да, изнывал от голода, да, вокруг грохотало, еще тридцать всяких «да», но все это не объясняло одного простого факта: каким образом бригадирские слова-паразиты (это если по-научному) пролетели мимо моих ушей?!

…Когда отсмеялись, Людочка, которую, несмотря на ее молодость, сложно было вогнать в краску, вырезала из записи все лишнее и заменила, где надо, печальные вздохи на оптимистичные. Материал вышел в эфир и был отмечен на планерке.

Все суки-бля Людочка собрала на одной бобине, которую мне торжественно вручили перед отъездом в Москву. Гонорары, выписанные радиокомитетовским начальством, оказались на удивление щедрыми, так что стол ломился. Выпивали, травили байки, я старался не отставать от остальных и под общий гогот познакомил собравшихся с некоторыми особенностями сербо-хорватского языка.

– Что ж ты нам прежде об этом не рассказывал? – воскликнул один из редакционных начальников. – Все объясняется просто: твой Иван Иваныч – серб!

– И немножко хорват, – добавила Людочка.

Первое июля – для меня двойная дата. В этот день в 1974 году я пришел в «Советский спорт». А спустя 17 лет, опять же первого июля, написал заявление об уходе.

Взяли меня в «Сов. спорт», не стану скрывать, по знакомству. Когда на пятом курсе журфака родителям стало окончательно ясно, что я не испытываю никакого желания трудиться на иновещании, мама обратилась к своему знакомому, заместителю директора издательства «Советский спорт» Игорю Малышеву, и он обещал помочь. Вот благодаря его протекции я и оказался внештатным сотрудником международного отдела главной спортивной газеты страны. На гонораре. Иными словами, без зарплаты.

Одним из виновников того, что я восстал против иновещания, был, как ни странно, Сомерсет Моэм. Точнее, его рассказ о журналисте, который, будучи сотрудником всемирной службы Би-Би-Си, в течение нескольких десятилетий готовил передачи для жителей забытого богом острова в Тихом океане. Человеком он был ответственным, вкладывал в работу всю душу и свято верил, что его передачи кому-то могут помочь, а кого-то даже сделать лучше. Единственное, что огорчало журналиста, – островитяне не присылали ему писем: без откликов людей, которые давно, пусть и заочно, стали для него как родные, он чувствовал себя одиноко.

Когда журналист, наконец, вышел на пенсию, то решил побывать на далеком острове: из-за работы на путешествия прежде не хватало времени. И оказалось, что никто не слушал его передач – там, на острове, передачи Би-Би-Си вообще не принимали. Журналист понял, что десятилетия прошли зря. И то ли повесился, то ли застрелился.

Сюжет я привожу по памяти, поэтому, возможно, что-то исказил, но суть, уверен, передана правильно. Главное, рассказ произвел на меня огромное впечатление, и я твердо решил, что работать на иновещании, которое сами его сотрудники называли журналистской могилой, не стану. Мой друг Мишка Дмитриев (он закончил журфак на год раньше и уже работал в редакции вещания на Юго-Западную Африку) пытался меня переубедить, но безуспешно. Более того, через несколько лет он – не без моего участия – оказался в «Советском спорте». И в том же международном отделе.

Жизнь состоит из случайностей. Я иногда думаю: а как развивались бы события, если бы у мамы не оказалось знакомых в газетном мире или если бы Малышев трудился в каком-нибудь ином издательстве? Где я в таком случае начал бы журналистский путь и как сложилась бы моя судьба? И как сложилась бы судьба Мишки, который уже много лет спит вечным сном на подмосковном кладбище в Ракитках?

Ответов на все эти вопросы, конечно, нет и быть не может. Но моя репортерская жизнь оказалась счастливой и, что даже важнее, интересной, а без Малышева, замолвившего за меня слово, все было бы иначе. Вполне вероятно, несчастливо и далеко не так интересно. Так что спасибо этому хорошему веселому человеку, который и позже не раз поддерживал меня в непростых ситуациях.