Юрий Бевзюк - Дневник школьника 56—57 года

Как только свет включился, маленький Кочетков закричал от двери:

«Это Левченко подстроил!» Он, видимо, заметил, как тот шушукался с экзекуторами, и не побоялся крикнуть, причем с негодованием – он ко мне не слишком-то льнул, даже конкурент я был ему по алгебре: нисколько не убоялся тех дядей, из которых Максим был тяжелее его вдвое! К этому амбалу Максименко у меня не возникло никаких из-за его тупости враждебных чувств, Гену Тарасенко я сразу простил, понимая его несамостоятельность (у меня тогда и мысли не возникло, что и в Гене, хотя он пользовался моей помощью, мог быть мотив зависти и, главное, что мне – «пацану» – было выказано половое предпочтение; кстати, не «положил» это и на Левченко, когда писал в 56 свои первые воспоминания), – еще менее могло мне тогда придти в голову, что и Максима и Тараса Левченко мог попросту подкупить? Словом, малой ценой всего лишь одного, хота и увесистого удара по затылку, не повлекшего никаких последствий, я получил ранний опыт интриганства по отношению ко мне, наемничества со стороны Максима, предательства со стороны Тараса – и бескорыстное проявление благородства маленького Кочеткова, имени которого даже не запомнил. Ошеломленный ударом, я в числе последних из класса покинул в тот вечер школу, а на следующий день негодование против Левченко помешало расспросить Кочеткова подробности подстрекательства великовозрастного Левченко против меня. Очевидно, он сам выключил свет, сразу Максим ударил меня – и сразу они смылись, а Кочетков, сидевший на первой парте среднего ряда, встал-вскочил раньше меня и увидел Павлика у выключателя – и немедленно разоблачил его. Тарас же «прикоснулся» ко мне уже при включенном свете, и я видел его, но сразу понял «формальность» его прикосновения. «Мстить» Максиму я и не думал, хотя к тому времени имел уже опыт успешных ударов – никто ведь из шпаны летом прошедшим не устоял! Но я уже чувствовал, что такому амбалу нужен особо сильный удар, а упадет – может разбиться насмерть. Я уже после осеннего удара по Карасю – не со всей силы, кстати, – уже познал силу своего кулака (об этом, кажется, в воспоминаниях 56-го года распространяюсь) … Я не то что подумал, а чувствовал, что с Максимом одним ударом может не ограничиться и сам мог пострадать, словом, не пошел на эксцесс, да это было бы ниже моего достоинства. А Павлику спустить я не мог. В полдень следующего дня я подскочил к нему в толпе собравшихся перед входом в школу – там была узкая, шириной метров с 8, бровка ровная между школьным крыльцом (которого не запомнил, как ни странно и широкой лестницей, выложенной из песчаникового дикого камня, спускавшейся на площадку пошире, где играли и в футбол, а в глухом конце была стенка из бревен, подпиравшая склон, – на тех бревнах вывешивались мишени, и десятиклассники со ста метров стреляли по ним из малокалиберок, а мы, младшеклассники, потом кусочки смятого свинца выковыривали) … Перед этой лестницей вниз из дикого камня я подскочил к Павлику, изобразил пару боксерских выпадов – причем оба раза он трусливо уклонился, будучи женоподобным по натуре, – если б я хотел ударить, он, конечно бы, не успел уклониться Он был тремя годами старше, конечно, сильнее меня, только 14-летнего, и ростом выше среднего, но тонок, узок в плечах. Его лицо красноватое, узковатое, голубоглазое, красивое даже – с изящными чертами, маленьким ртом* (*Как у бюста Цицерона на обложке сборника его речей, изданных в начале 50-х) – побледнело, он растерялся, струсил, – чем я и удовлетворился вполне. Он учился последний год – по окончании семилетки поступил в мореходную школу и стал, как вроде бы слышал, неплохим судовым механиком, но, думаю, при своих способностях интригана, не замедлил вскоре пробраться во власть, – о чем у меня лишь предположения. Возможно, все же, женоподобие в характере помешало.

Между тем, этого противостояния с комсомольцами-переростками могло и не быть. Я уже был тогда комсомольцем! В августе 53-го я был принят заочно в комсомол, по анкете, в которой месяц рождения не указывался – комсомольцем я стал все же за два месяца до 14-ти, но лишь в январе 54-го сообщили, и я, наконец, получил комсомольский билет…

В 7-м классе с самого начала я встретил, наконец, душевное понимание от классной руководительницы – по русскому и литературе – и не запомнил даже ее ни имени-отчества, ни фамилии! Ее женственная, материнская душевность, участливость помогла мне совладать с заиканием и вообще очень благотворно повлияла на меня: она была первым настоящим педагогом, встретившимся мне в школе. Невысокая, соразмерно круглого лица с нежным румянцем, полненькая, она относилась к типу женской красоты, увековеченного русским художником начала 19-го века, автора картины «Девушка за пяльцами», Кипренским. К постоянному нежному румянцу на чрезвычайно бархатистой, нежной кожи лица, прибавить изящно очерченные губы и чуть курносый носик. Она, наконец-то сразу разглядела во мне открытость, способности – только тогда еще не по ее предмету, русскому! – и, главное, она сразу же верно определила во мне главную черту: «Ты натура увлекающаяся!)», не раз говорила она в 7-м и повторяла в 8-м, когда я был избран секретарем комитета комсомола школы, встретившись в коридоре – уже не преподавала у нас, вместо нее была по русскому и литературе Татьяна Ильинична Ткалич, тоже ко мне участливая, но гораздо сдержаннее, и при ней я, получив в начале 8-го за диктант двойку, за неделю подогнал русский, а в 9-м прочно занял первое место и по литературе во всех 9-х классах, – она даже читала дважды мои сочинения в других девятых, но я тогда думал, что это она мой секретарский авторитет набивает, будучи женой второго секретаря райкома партии Андрея Петровича Ткалича, который неоднократно приходил в школу и всегда крепко мне рукуж жал. Об этом я неоднократно писал в своих прежних воспоминаниях, растянувшихся на 20 лет, и теперь мне трудно вспомнить, где что писал: извлекать из дневников прежних лет муторно, а пропустить важное не хочется. Но начатые систематические воспоминания в 2001-м, продолженные перепиской дневника 1956—57 гг., в котором попытка воспоминаний в 56-м здесь «на плаву», правда, осложненные комментариями в квадратных скобках от современности, то есть от осени позапрошлого года. Можно бы вычеркнуть повторения, но оставляю, так как есть возможность сравнить точки зрения и лексикон мой тогдашние и нынешние

Из всех этих наплывающих друг на друга описаний видно, что из отроческого кризиса я стал выходить в 7-м классе, начал же к новому году 53-му еще в 6-м классе, когда еще одна учительница повлияла на меня своей женственностью – математики и тоже, забыв начисто ее инициалы, запомнил навечно образ. Эта особого внимания ко мне не проявляла, но своей женственностью – высокая, стройная, высокогрудая, слегка с веснушками на матовом, тоже округлом лице она так повлияла на меня, что я вдруг стал понимать всю планиметрию – без ее, правда, особых разъяснений, по учебнику разобрался. Ее, впрочем, описал немного больше года назад, извиняюсь за повторения, памятуя, впрочем, что они – «мать ученья», – в данном случае, изучения навыков выхода из кризиса…