Зина Капина - Дорогое поколение. Самая красивая – Матенька, Семен Матвеевич

Одевалась бабушка очень скромно: в длинную юбку и ситцевую кофту в мелкий цветочек, c застежкой под горлышко, обязательно с длинными рукавами, присборенными у запястья. Юбок на ней было две или три: нижняя белая и сверху еще одна или две. Так носили ее ровесницы, потому что в их время у крестьянок не было нижнего белья, вот и носили они по несколько юбок длинных до самого пола. Если она что-то готовила, то сверху одевала запон, фартук по-нашему. На голове всегда был повязан платок, потому что по православным обычаям женщина не должна была ходить с непокрытой головой. Поэтому мы и видим до сих пор, как большинство наших бабушек в платочках ходит.

Бабушка Капитолина никого не осуждала, ничего не просила, не ссорилась, не ругалась, только иногда, на нас на внуков, если мы не слушались и убегали без спроса на речку.

Тогда бабушка, взяв длинную хворостину, гнала нас от речки к дому, а мы бежали испуганные, в рассыпную, по лугу, по высохшим кочкам, уклоняясь от этой хворостины, как когда-то, наверное, наши дяди уклонялись от ее полена, когда она гоняла их по двору. И было нам и смешно и страшно, ведь мы были еще маленькими и немного боялись бабушку в гневе: можно было «за речку» всерьез схлопотать от нее хворостиной.

Свою бабушку я почему-то звала бабусей. Всем это нравилось, а Капитолина на обращение:

– Бабуся!

Резко и весело отвечала:

– Что два веселых гуся?

Дело в том, что у бабушки была привычка рифмовать, и она часто так разговаривала.

Утром, когда мы спали сладким сном, раскинувшись на полу среди одеял и перин, бабушка пыталась нас разбудить, но из этого ничего не получалось. Просыпаться и вставать нам совсем не хотелось, а завтрак у бабушки был уже готов, и тогда она нас будила словами:

– Вставайте детки, кушайте конфетки!

И мы продирали глаза и, наивные, вскакивали с криками:

– Где?

А бабушка смеялась заливисто и проговаривала:

– У деда в бороде!

И быстро уходила в сени наливать полный умывальник. А мы разбуженные, и уже с утра обманутые, бежали следом, еще не потеряв надежду, что может быть и правда где-то лежат конфетки.

– Ну, бабуся!

– Что два веселых гуся?! Откуда у бабуси конфетки? Сроду не видала!

Конфеток и правда не было, так же как и не было деда. Деда вообще мы не помнили, потому что он умер еще до нашего рождения.

Но сон уже прошел, в доме пахло блинами, на столе стояла большая тарелка с ними, а рядом варенье и баночка с медом. День начался!

– Саша, у тебя опять глаза темные, что так плохо умывался?! Иди вымой хорошенько!

И Сашка, наш пятилетний братишка, шел послушно снова умываться:

– Мой хорошо с мылом! – говорила тетя Катя улыбаясь, и Сашка тер добросовестно мыльные глаза, а сполоснув, подходил и с надеждой спрашивал:

– Ну, что чистые?

– Нет! Ничего не отмыл, все такие же!

И он шел расстроенный снова к умывальнику и тщательно мыл.

И уже после третьего раза, когда говорили, что глаза такие же черные, он начинал реветь, что глаза не отмываются. Над ним кто-то сжаливался, и со смехом говорили, что просто глаза его черные, и он с такими родился. Вот так прикалывались наши тетушки над нами, наивными ребятишками.

Бабушка помогала посильно, если кто-то обращался за помощью, и всегда подавала милостыню. Помню однажды у калитки остановился седой старик, весь обросший, с длинной огромной бородой и усами, на нем был старый длинный плащ, на плече висела котомка. Этот дед попросил, через плетень, воды попить и хлеба, сказав, что он погорелец.

Дедушка этот показался мне страшным, и я молча убежала к бабушке в дом, сказав ей про старика у калитки:

– Не надо бояться, – сказала Капитолина и, отрезав четверть от большого хлебного каравая, дала мне этот кусок и стакан воды:

– Не бойся и отнеси дедушке! И никогда не отказывай человеку в хлебе и воде.

– Ну, давай тогда весь каравай ему отдадим, – сказала я, подобрев и осмелев. А караваи-то были большие, кг на три, на четыре.

– Не надо, – сказала, улыбнувшись моей доброте, бабушка, – он еще пойдет дальше по селу, и другие люди тоже смогут ему помочь, а если мы дадим много хлеба, то он больше ни к кому не зайдет, и люди не смогут проявить свою доброту.

Вот так меня учила моя любимая бабуся не выпячиваться, а вести себя с добротой достойно, дав и другим такую же возможность творить добро.

Я очень любила свою бабусю, и старалась быть на нее похожей. Когда я летом у нее гостила, бабушка занималась моим воспитанием.

– Ты куда собираешься, к подружке? Сначала поешь, а голодная в гости не ходи. Вдруг ты придешь, а они обедают за столом, и будешь ты смотреть на них голодными глазами?! Поэтому прежде чем идти – поешь, и на глаза не смотри никому.

Я это хорошо запомнила, хоть и была еще маленькой девочкой. Однажды, когда бабушка была у нас в городе в гостях и уже собиралась уезжать, мы сели обедать, прежде чем проводить ее на поезд.

– Ешь, бабуся, ешь хорошо, а когда в поезд сядешь, то в глаза-то не смотри никому!

За столом все громко засмеялись.

– А чего вы смеетесь, ты же сама мне так говоришь!

– Да, я что преступник, что ли, буду людям в глаза не смотреть? – сказала бабушка, смеясь тихим мелким смехом, – смотреть в глаза и смотреть на глаза – это разные вещи. Смотреть на глаза – это когда голодный человек людям в глаза заглядывает просящим взором, чтобы ему подали что-нибудь, посадили за стол, дали еду. А смотреть в глаза, это когда человек честный, то он глаз не прячет от других и взгляд при разговоре не отводит. Понятно?

– Понятно! Все равно ешь хорошо перед дорогой! – сказала я. И все уже с улыбкой доедали сытный обед.

Это выражение «ты в глаза не смотри никому» всем запомнилось, и его часто повторяли в шутку в кругу моих родственников.

Помню, однажды, я встречала бабушку из церкви и, когда мы сели в городской автобус, видя бабушку с палочкой, какая-то женщина встала и освободила ей место.

– Сиди, дочка, сиди, – отказалась бабушка, – я целыми днями сижу, а ты устала, с работы едешь, так хоть в автобусе отдохни.

Я дома с восхищением рассказывала маме:

– Какая добрая наша бабуся!

– Добрая! Видела бы ты какой она строгая была молодая, а мы маленькие, и как нас безжалостна гоняла и лупила, – даже с некоторой обидой возразила она.

А я ее не знала молодой, а в старости Капитолина была самой доброй и лучшей бабусей! Ребятня с моей улицы любили ее, значит была она добрым и хорошим человеком, потому что дети и собаки в людях никогда не ошибаются.

В бабушкином доме до революции было много скотины во дворе: две коровы, две лошади, овцы, козы, куры. Лошади – это чтобы в поле землю пахать, тракторов-то не было. Овец стригли, потом их шерсть пряли долгими зимними вечерами, а дальше из спряденной шерсти вязали носки. А еще из шкур овец шили на заказ тулупы белые и черные, длинные до пола, в этих тулупах на открытой телеге, устланной соломой и запряженной лошадью, ездили зимой на станцию и на базар. Потому что в русские морозы на лошади, без тулупа в санях, далеко не доедешь, а можно только замерзнуть в пути. Поэтому шили их длинными до самого полу, теплые тулупы с большими воротниками, в которые можно было закутаться и согреться.