Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Конечным пунктом ежедневных прогулок по бору являлся мостик через родник на тракту, за польски́ми воротами вблизи «Швейцарии». Этот мостик, созданный попечением земства о дорогах, расположен в живописном месте окружённым, с одной стороны, бором, а с другой стороны, холмами, покрытыми ковром цветов. Родничок протекает по руслу, утопающему в цветах, и скрывается тоже в цветах по направлению к «Швейцарии». Традиционной песней при посещении мостика являлась «Мой костёр»… «Мы простимся на мосту…» дальше начиналось уже обратное движение по берёзовой аллее, идущей параллельно тракту. Много песен слышала эта аллея. Хор достигал 15–20 человек. В нём были представлены все разновидности голосов хорового ансамбля: басы, тенора, контральто и сопрано. Песни пелись в разнообразных тональностях: мажорные, минорные, а когда на небе уже появлялись звёзды, то «У зари, у зореньки» было обязательным для пения. Особенно трогательным эти прогулки были в конце летних каникул, перед отъездом на учение в разные города, когда и песни пелись на темы расставания: «Ты прости, прощай, мой край родной», «Мой костёр» и др.

На Красную горку, Поганое и Еремеевскую мельницу устраивались походы на лодке или пешим способом по горе бором. Все эти места исключительны по красоте. Между Красной горкой и Поганым расположены так называемые наволоки: сплошной лес черёмухи, увитой хмелем, внизу кусты чёрной смородины и высокий папоротник. Всё это составляет картину «джунглей» с густыми лианами. Сюда осенью ходили с мешками хмелевать, а раньше ещё за черёмухой и смородиной.

Ночью в наволоках появляется много светляков. На Красной горке сплошной ковёр дикого душистого горошка. У Поганова река делает крутую излучину с водоворотами. В этом месте были случаи, что тонули люди, почему и дано ему такое название. Сюда летом сельские мальчишки ездили в «ночное» и оно (Поганое) приобретало вид тургеневского «Бежина луга». Здесь перед праздником «Девятая пятница» [31]однажды неводом ловили рыбу, и утонула одна девушка.

Еремеевская мельница была расположена у высокой крутой горы, которая видна была издалека. Усадьба и мельница были расположены на низком берегу среди полей и отгорожены от них пряслом. Здесь всегда было много телег с зерном для помола. Стая собак окружала подъехавшего к мельнице. В высокой горе был прорыт спуск к мельнице для подъезжающих со стороны тракта. С горы открывалась картина полей, перелесков; а мельница казалась прижатой к земле, и только шум воды говорил о том, что внутри неё идёт работа. На горе было много дикой вишни и клубники. Кругом цветы.

В этом же направлении за рекой расположены были поля на равнине. Ближние поля относились к насельникам деревни Черепановой, крестьянам-землеробам, а дальше – к насельникам деревни Пановой. В этих местах был жирный чернозём. Поля перемежаются с лесом, колками, как его здесь называют, из берёз и оски. На опушках колков сплошь и рядом находятся ягодники с дикой вишней и клубникой. Иногда виднеются высокие кусты черёмухи. В некоторых местах были загородки или около реки, или около какого-либо болотца. Ближние поля для водопоя лошадей примыкали к Еремеевской мельнице.

На дальних полях река протекала в лесистой местности, образуя иногда у берегов заводи, покрытые камышом. Около этих заводей густо растёт тальник, через который к реке вели узкие тропинки, по которым лошади водились на водопой. В этих местах было много диких уток, и совсем не было охотников.

Все эти окрестности села и поля изобиловали грибами, ягодами, хмелем, а река – рыбой.

Благодатные места и щедрая природа окружала Течу в те времена.

Совершенно другой ландшафт имели окрестности Течи с восточной стороны. Здесь были расположены гумна, которые были загорожены в направлении различных дорог, радиусами расходящихся на поля и в соседние деревни. Были дороги, которые вели на поля: Лёвина, Соляная, Шарковская; в деревни: Беликульская, Шуранкульская, Теренкульская. Бор в этом направлении был только с южной стороны и назывался борками, а всё остальное пространство было заполнено березняком, болотцами, лугами. У самых гумен – по дороге и в промежутках – были горы назёма, потому что землю на полях не удобряли. Назём этот потом сжигали. В прежние времена в каждом гумне был овин. Зимой, бывало, обмолот хлеба, свезённого с полей, затягивался до масленицы, и жизнь в гумнах кипела во всю. Обмолот начинали рано утром, а для освещения жгли солому. Овин топили ночью. Обычно топили старики. Для ребят было любимым занятием ходить на топку печей в овинах со стариками и печь здесь в золе картошку – печёнки. Если где можно было наблюдать самую отсталую технику ведения сельского хозяйства, то именно здесь на гумнах. Хлеб, подсушенный в овне, раскладывали на току в форме сильно сжатого круга комлями наружу. По этому кругу пускали в бег три или четыре лошади с мальчиком, сидящим «на вершне» у одной лошади. Мужчины и женщины ударяли молотилами – цепами по верхушкам снопов. Процедура эта продолжалась часами, пока не будет определено, что зерно достаточно выбито из колосьев. Иногда вместо трёх или четырёх лошадей с верховым, впрягали пару в самодельную машину – бревно, со вставленными в него шипами (палками). Эта машина, ведомая парой лошадей по снопам, обивала зерно, а в помощь ей шёл обмолот цепами. После обмолота солома сносилась в стог, а зерно сгребалось в кучу на току. Очистка зерна от половы производилась с использованием ветра: зерно с половой кидали кверху, а ветер относил полову (мякину). Насколько громоздким был обмолот таким способом свидетельствовало то, что он затягивался зимой до вечера при наличии 4–5 работников на один овин. Не удивительно, поэтому, что как только появились первые молотильные машины с конным приводом, за них все ухватились, что дало повод богатеям подзаработать их машинами на обмолоте хлеба бедноты. Старики, было, пытались «охаять» машинный обмолот, указывая на то, дескать зерно при машинном обмолоте в большом количестве остаётся в соломе, что на первых порах и было при неумении пользоваться машиной, но задержать шествие техники было уже невозможно. При машинном обмолоте сначала ещё сушили снопы в овинах, а потом забросили и овины. С этого времени они остались только свидетелями прошлой отсталости и местом для гадания девиц на Новый год, правда, очень рискованным и неудобным, почему и гадание здесь тоже было оставлено. Гумна сохранялись только для держания в них телят, лошадей, если в них была срочная нужда. Были гумна лесистые, так что в них росли и ягоды.

За гумнами сразу начинался березняк. Сюда Петя Иконников [32]и ходил «сочить» берёзовку весной. Техника была при этом не мудрёная: делали в коре берёзы надрез, вставляли шнур из кудели, и сок бежал в бутылку. За гумнами иногда устраивались ловушки для волков: делалась клетка с двумя отделениями; в заднее отделение, закрытое наглухо, садили поросёнка; дверь механически закрывалась при попытке подойти к поросёнку. Но волк был куда хитрее: он предпочитал подойти ближе у гумнам, в которые иногда зимой пригоняли скот на полову и здесь расправляться с коровами, жеребятами, а то и с лошадьми. Подальше за гумнами устраивались волчьи ямы, в которые иногда попадали коровы. С дорог в разных направлениях по лесочкам шли коровьи тропы. По ним они, «вольны и нехранимы» утром цепочкой, переваливаясь с боку на бок, в глубокой задумчивости – перерабатывая жвачку, шагали на восток, а с полдён поворачивались и шествовали на запад. Подходя к своим дворам, стремительно мчались в ограду к заготовленному им пойлу. Козы предпочитали разгуливать ближе к селу. По коровам определяли время: если они повернули на запад, значит – полдень миновал. По козам определяли погоду: если «ватники», как их называли, идут домой – быть дождю.