Николай Литвинов - На службе в артиллерии

Когда же прядение заканчивалось, начинался этап тканья. С этой целью собирался деревянный ткацкий станок, занимающий одну четверть избы (на месте задника) и начинался стук с раннего утра до поздней ночи.

Ткали по 6–8 и более холстов длиной 10–12 метров, одеяла, дорожки, где основа была пеньковая, а остальной материал состоял из лоскутов старой цветной одежды. Такой станок работал не менее недели с утра и до позднего вечера.

Зимой приходили на 5–6 дней портные – группы мужиков по 3–4 человека шить одежду и шубы из выделанных овчин. Эти портные ходили из избы в избу, куда их приглашали жители села.

Все было потом. А в мясоед вечерами не пряли, а молодежь водила хороводы, пела и плясала. Этот сбор молодежи у нас в селе назывался «кумочки».

Чем же питалось семейство из восьми душ? Тут необходимо опять же различать два периода: посты и мясоеды. Постов было много: «филипповка» – шесть недель перед рождеством, «Великий пост» – семь недель перед пасхой, летний пост (название забыл) – шесть недель. Кроме того, по средам и пятницам в мясоеды тоже люди постились. Во время всех постов, по средам и пятницам в мясоеды «скоромное» (мясо, молоко, яйца) ни в коем случае есть было нельзя. Как-то я украдкой попробовал молока, но пришлось раскаяться, так как получил за это кружкой по голове от матери. В постные дни типичным питанием дня было: завтрак – чугун картошки в мундире с солью и миска огурцов на семью; обед – суп или щи (постные), заправленные перед едой ложкой конопляного масла, на второе – картошка или каша с конопляным маслом; ужин – все что осталось от завтрака и обеда, при этом щи или суп, как правило, прокисали.

Иногда отец покупал соленую рыбу. Очень редко мать пекла блины. Их мазали гусиным пером, опущенным в конопляное масло.

Однако с зимним постом было проще, не было тяжелого физического труда. Другое дело, летом. Уборка хлебов как раз начиналась летним постом. Люди работали от восхода солнца и до его заката, а питание было очень скудное. Скудное от того, что пост и от того, что в течение года все уже было съедено.

Еще малышом, помню, как на завтрак мы ели тюрю (черный хлеб, покрошенный кусочками, водой и с солью). В обед отец варил в ведре похлебку (разумеется, без мяса), а на ужин тоже тюря. Люди валились с ног. Только, когда появлялись свежие огурцы, лук и другая зелень, положение с питанием несколько улучшалось.

В мясоеды другое дело. Утром и вечером давалось по кружке молока. Суп или щи варились с мясом. Да и на второе картошка готовилась со шкварками или каша с молоком.

В большие религиозные праздники (рождество, крещение, пасху) еды готовилось много. После жизни впроголодь и постов ели много, обильно, часто передали, болели животами.

Я, особенно, любил блины с мороженым молоком. За зиму молоко собиралось по мере надоя в кадку и намораживалось в сенцах, а в мясоед замерзшая масса скоблилась, взбивалась и становилась густой и холодной (подобно мороженому). В такую массу окунался горячий блин и с аппетитом уплетался.

В зимние праздники, после сытой еды, мужики, подогретые самогоном, выходили на площадь померяться силой в кулачном бою. Дрались улица на улицу, Большие Сараи на Малые Сараи, а то и все село на другое село Кривское. Начинали кулачный бой мальчишки лет по 10–12 (мне тоже приходилось начинать), затем постепенно вступала в драку молодежь, и наконец, в драку вступали основные силы. В таком кулачном бою с каждой стороны участвовало человек по 30–40. Нередко такой бой заканчивался трагично: ломались пальцы, руки, ребра, а то и хуже.

На масленицу катались на санках. Лошади облачались в лучшую амуницию.

У нас этой забавой много занимался Василий. Запряжет свою «карюху» в санки, постелет на них домотканый ковер, посадит девчат с гармонистом и катается по площади вместе с десятками других на виду у сотен людей, молодых и старых. А в толпе можно слышать:

– Это чей едет? Вот это лошадь! А санки-то, санки-то какие!

Все это развивало зависть, хвастовство, которое в свою очередь, имело значение при женитьбе. Хорошая слава (хорошая лошадь, сбруя, одежда) помогала выбрать невесту.

Страна в ту пору (1925–1928 гг.) переживала период новой экономической политики (НЭП), период свободы частного предпринимательства. В селе крестьяне расслаивались на бедноту, середняков и кулаков. Особую группу составляли местные торговцы, которые имели свои магазины, лавки, колбасные, мельницы, пекарни, ремесленные мастерские. Вся торговля на селе была в их руках. Государственная торговля была еще очень хилой, она еще слабо конкурировала с частной торговлей.

Авторитет в селе тогда определялся материальной составляющей. Больше почета и уважения имел тот, у кого больше скота, лучше постройки, лучшая одежда, больше денег.

Так продолжалось до 1929–1930 гг., когда кулаки и торговцы стали ликвидироваться как класс на основе сплошной коллективизации, а государственная торговля стала единственной торговлей, преодолев частную торговлю.

В большой семье, да еще в крестьянской без семейной дисциплины питания не обойтись. Если, к примеру, захотелось до обеда съесть кусок хлеба (самому нельзя, только с разрешения), то сколько не проси, не выпросишь. Ответ один:

«Скоро будем обедать». В редких случаях мать разрешала съесть кусок хлеба, когда просишь один «без свидетелей».

Но вот подошло время обедать. Отец, став перед иконами, размашисто крестится, нарезает хлеб ломтями (хлеб пекли на неделю и более, поэтому если в основном черствый хлеб), раскладывает ломти по кругу на столе перед каждым членом семьи. Мать кладет около каждого ломтя по деревянной ложке, наливает одну большую миску щей, садится к столу на углу лавки, предварительно перекрестившись. Все быстро садятся и приступают к трапезе. Однако ложкой можно только «хлебать» щи. Куски мяса, что плавают во щах, прихватывать нельзя, пока отец не ударит своей большой ложкой по миске (сигнал – брать мясо).

Я как-то раз, когда отец отвернулся, зачерпнул щи с мясом до его сигнала, но отец все же увидел и своей тяжелой ложкой ударил меня по лбу. Я заплакал и попытался выскочить из-за стола. Отец схватил меня за ухо и так рванул, что я мгновенно изменил свое решение. Капризничать в семье не полагалось.

Во время еды всех членов семьи из одной миски, особенно страдали невестки. Женился, например, Михаил и его жена с полгода жила у нас без мужа, так как он учился в Рязанском артиллерийском училище. Разве могла она наесться, стесняясь в чужой семье, да еще при таком грозном свекре. Мы все сработаем ложками по два-три раза, а она один раз. Отец бывало в ее отсутствие ворчал: «Как ест, так и работать будет».

Из всей семьи, пожалуй, только Василий был исключением. Здоров как бык. Приближаясь к 20 годам, он часто нарушал посты. Придя ночью с посиделок и проголодавшись, он открывал кадку с ветчиной, отрезал кусок с полкилограмма и под одеялом съедал его с хлебом. Отец, узнав наутро, бранился, а потом и побаиваться стал брата, особенно после одного случая, когда отец пришел пьяный и стал буянить. Василий, изловчившись, повалил отца и связал его. Долго он лежал. В начале грозил, а потом уже стал просить. Наконец его развязали. С тех пор отец реже стал буянить и драться.