Мэри Габриэль - Женщины Девятой улицы. Том 3

Дороти в подобных увещеваниях не нуждалась. В мае на очередной выставке «Двенадцать американцев» представили работы и Ларри, и Грейс [79] Szarkowski and Elderfield, The Museum of Modern Art at Mid-Century , 76–77. . Дороти была давней поклонницей творчества Грейс, но некоторые ее полотна 1955 года куратору не нравились, и она отобрала их уже в последний момент. «Потом я была страшно рада, что включила ее, – признавалась Дороти спустя год, – ведь она отреагировала на приглашение парой совершенно потрясающих новых полотен. Одно из них, которое лично я считаю лучшей ее работой на сегодняшний день, купил на той выставке Нельсон Рокфеллер». Дороти говорила о картине «Городская жизнь».

Это полотно стало объектом весьма напряженных торгов между Метрополитен-музеем и Рокфеллером [80] Szarkowski and Elderfield, The Museum of Modern Art at Mid-Century , 75, 77; Tibor de Nagy Gallery Files, Box 28, Folder 1, AAA-SI. Грейс продала «Городскую жизнь» Нельсону Рокфеллеру за две тысячи долларов. А в следующем месяце, в июле 1956 года, Метрополитен-музей приобрел за полторы тысячи долларов другую ее картину, «Витрина». . Холст размером два на почти два с половиной метра представлял собой что-то вроде мгновенного снимка происходящего за окном художницы на Эссекс-стрит: живописные навесы, шумные уличные торговцы, пестрый поток покупателей. Грейс черпала вдохновение не в идиллии внутри или снаружи себя, а в самой жизни: фрукты, платья, соленья, горшки. Представители поп-культуры еще раньше фетишизировали банальное, а Грейс взяла знакомое и привычное и превратила его в искусство [81] “Grace Hartigan, Painting from Popular Culture, Three Decades”, Susquehanna Art Museum; Michael Kimmelman, “Review/Art; Explosive Painting: The Path to Pop”, New York Times, July 9, 1993, http://www.nytimes.com/1993/07/09/arts/review-art-explosive-painting-the-path-to-pop.html?pagewanted=all . In the exhibition and catalog Hand-Painted Pop: American Art in Transition , 1955–1962. Куратор (Лос-Анджелесского музея современного искусства) Пол Шиммель писал, что Грейс и Ларри стали мостом между абстрактными экспрессионистами и поп-артом. .

После той выставки Грейс получила письмо с восторженными отзывами от какого-то заключенного – члена банды из Флориды (к нему каким-то образом попал экземпляр каталога «Двенадцать американцев») [82] Letter from prison inmate to Grace Hartigan, c/o Dorothy Miller, Twelve Americans Show, Dorothy C. Miller Papers, I.9.b, MOMA. . Однако рецензии профессиональных критиков были весьма неоднозначными. Дороти ожидала чего-то подобного и говорила, к примеру, об Эмили Дженауэр из Gerald Tribune: «Она меня ненавидит, и у нее есть только два варианта реакции на организованные мной выставки – разнести в пух и прах или проигнорировать» [83] Szarkowski and Elderfield, The Museum of Modern Art at Mid-Century , 77. .

Но понравились новые работы критикам или нет, не имело ни малейшего значения. Важно было, что той весной юность смело заявила о себе: новые таланты, свежие стили и направления, прогноз на будущее. Дороти Миллер в тот период курировала также выставку «Молодые американцы» и отобрала на нее две работы Элен. Художница хоть и была неотъемлемым элементом сцены «первого поколения», но с точки зрения эстетики гораздо больше ассоциировалась со «вторым». «Старое поколение едва успело вписать свое имя в анналы истории искусства, как журналы внезапно наполнились новостями о новом», – писала Дори Эштон [84] “Month in Review, In the Galleries”, Arts 30, no. 9 (June 1956): 49; Ashton, The Life and Times of the New York School, 212; “Young Americans, 1956”, Dorothy C. Miller Papers, I.12, MOMA. .

Галереи тоже начали постепенно понимать ценность нового подхода к творчеству. Весной Марта Джексон организовала выставку «Новые таланты США» [85] “Month in Review, In the Galleries”, Arts 30, no. 9 (June 1956): 49. . Даже Сидни Дженис, один из главных арт-дилеров «первого поколения», открыл в конце апреля выставку «Четыре американца», где выставлялись Майкл Голдберг, Боб Гуднаф, Пол Брач и Джоан Митчелл. В сущности, эта выставка открылась в основном благодаря Джоан, встретившейся незадолго до этого в Париже с сыном Джениса, но чувствовалась также и рука Лео Кастелли [86] Albers, Joan Mitchell , 237. .

Он в тот момент был кем-то вроде разведчика для галереи Джениса и начиная с 1951 года энергично способствовал выставочной карьере Джоан – это именно он притащил ее картину на выставку на Девятой улице [87] De Coppet and Jones, The Art Dealers , 85–86; Philip Guston, interview by Jack Taylor. .

Из Парижа Джоан вернулась в Нью-Йорк примерно в том же состоянии, в каком покидала его: в разгар личной драмы и на пике творческого взлета. В Европе она много писала, в некоторых случаях, по собственному мнению, вполне успешно, но только вернувшись в мастерскую на площади Святого Марка, она сумела выплеснуть на холст все образы, которые копила в памяти месяцы пребывания за границей.

Главным итогом этого периода стала ярость. Все до единого полотна той зимы, написанные Джоан, были бурей. Ее кисть бешено скользила по холсту, краска стекала, скапливалась в сгустки, сдерживавшие дальнейшее свободное движение масла. Цвет стал для художницы менее важным. «Городской пейзаж», написанный годом ранее, был истинным разноцветьем. В картинах 1956 года главным элементом стала скорость. Когда смотришь на работы этого периода, например на «Чистоту», кажется, что автор просто не успевает достаточно быстро передать все свои многочисленные воспоминания, зафиксировать их.

Личная жизнь Джоан была не менее хаотичной. Оставшийся в Париже Жан-Поль Риопель умолял ее вернуться, потому что никто в мире не понимает его лучше нее, – ее место во Франции. Еще был Майк, который все еще оставался в жизни Джоан в качестве любовника, друга и коллеги, но влияние которого во всех этих областях, кроме последней, было для нее губительным.

В его орбите Джоан оказывалась наиболее склонной к саморазрушению: за несколько дней до выставки у Джениса, одной из важнейших в карьере и довольно необычной для Сидни (он прежде никогда не выставлял женщин), она сделала все возможное, чтобы саботировать это мероприятие. Накануне дня, когда картины необходимо было доставить в галерею, Джоан с Майком страшно напились у нее в мастерской, ему досталась бутылка бурбона, ей – бутылка скотча. Последовавшую далее драму парочка разыгрывала много раз, и почти всегда дело заканчивалось насилием. И та ночь не стала исключением.

Вдруг решив, что одна из работ, приготовленных на выставку, ей просто ненавистна, пьяная Джоан бросилась на холст с бритвой в руке. Майк пытался ее остановить и оттолкнул, Джоан рвалась к полотну – завязалась настоящая драка, и Майку пришлось просто вырубить подругу хорошим ударом. Остаток ночи он пытался устранить ущерб, который художница успела нанести своему произведению, – Дженис не должен был заметить порезы на картине.

У Майка ничего не вышло, и утром Сидни отказался принять эту работу. Джоан в темных очках (чтобы самый благовоспитанный и авторитетный галерист в городе не заметил фингал) заменила порезанную картину другой [88] Albers, Joan Mitchell , 237. . Огорчило ли ее, что важный арт-дилер Сидни Дженис стал свидетелем хаоса и грязи в ее личной жизни? Возможно – Джоан не дождалась результатов выставки и стала собираться в Европу. В галерее Пьера Матисса скоро должна была открыться выставка Риопеля, к тому же во Франции ее ждала явно менее разрушительная и, возможно, более богатая жизнь [89] “Month in Review, In the Galleries”, Arts 30, no. 9 (June 1956): 50. .