Роман Жуков - Исповедь Звезды

После смерти отца нас уже ничего не держало в Дагестане, и наша семья, точнее все то, что от нее осталось, вскоре перебралась в Орел.

3.

Я родился в Орле 19 апреля 1967 года в роддоме на улице Сакко и Ванцетти, названной в честь каких-то то ли итальянских, то ли французских коммунистов. Отец родился 18 апреля и появись я на свет несколькими часами раньше, то приходился бы отличным подарком, воспроизведенным моей мамой прямо на его день рождения. Несмотря на это небольшое несовпадение в датах, магия цифр все-таки сыграла свою вездесущую роль, и на свет появился малыш, являющийся точной копией своего мужественного родителя. Я был всем похож на своего отца, всем кроме глаз. Глаза у меня были мамины, огромные, в пол лица, небесно-голубого цвета, лучезарно блестящие на фоне пухленьких розовых щечек, отчего все вокруг, завидев меня, в один голос восклицали: "Какая аппетитная девочка"!

Дом, в который меня привезли из родильного отделения, находился в частном секторе города на улице под названием "Новая". Этот небольшой дом, построенный вскоре после войны, был разделен на две части, в одной из которых жили мои папа, мама, сестра и бабушка, а в другой части дома жила родная сестра моей бабушки, которую звали Александра Николаевна. Во дворе дома росла огромная пушистая столетняя ель, она была настолько огромна, что под ее раскатистыми ветвями без особого стеснения могла поместиться целая дюжина людей. Нижние развесистые лапы этой сорокаметровой ели едва ли выдерживали свою собственную тяжесть, так что краями они почти касались земли, скрывая от глаз массивный необъятный ствол. Это место под елью мне всегда напоминало шалаш, в котором можно было укрыться от окружающего мира и в полном уединении придаваться одному тебе известным безобидным детским увлечениям. Я мог проводить часы под этой елью за играми, где в жаркий летний день царил тенистый и прохладный уют. Просторный двор перед домом от улицы отделял высокий забор. Он был сделан на капитальном фундаменте, из которого вырастали квадратные колонны из кирпича, между которыми как частокол крепились щиты из крепких сколоченных досок с заостренными концами наверху. Со стороны улицы доски скрывали высокий фундамент и врастали в землю, а по центру каждого щита снаружи красовался с любовью приделанный ромбик из четырех склеенных брусков. Мне часто нравилось, взобравшись на фундамент забора, проводить время, наблюдая за происходящим по ту сторону. Фасад дома смотрел на улицу Новая четырьмя прямоугольными окнами, каждое из которых по периметру было украшено в традиционной манере кружевными деревянными узорами и обладало ставнями, отделанными в том же стиле. На крыше дома горделиво размещалась мансарда в одно окно, кокетливо увенчанная остроконечным деревянно-кружевным козырьком-петушком. Со стороны можно было бы предположить, что за этим единственным окном находится очень уютная комната. Могло бы даже показаться, что там звучит музыка, вдохновенно исполняемая каким-то невидимым пианистом на старинном белом фортепьяно, украшенным стильными латунными подсвечниками. На самом же деле эта мансарда была частью обычного необжитого чердака, в котором, как полагается, прозябал всяческий ненужный хлам. В правой части фасада к нему прирастала главная отличительная черта нашего дома − очаровательный палисадник с остроконечной крышей, облепленной везде и всюду деревянным кружевом. Поднявшись по трем ступенькам внутрь палисадника, можно было обнаружить две расположенные друг напротив друга скамейки, приставленные к высоким бортам. По всему виду он должен был исполнять роль парадного входа, но дверь, через которую надо было входить внутрь, была по бутафорски приколочена к фасаду и никогда не выполняла обманчиво возложенную на нее парадную роль. Этот палисадник был примечателен еще и тем, что однажды сестра Наталья, водрузив меня 6 месяцев отроду на один из высоченных бортов, опрометчиво не доглядела за мной, и я рухнул прямо головой вниз, аккурат на цементное окаймление, которым был отделан весь дом по периметру.

После этого родители еще долго вглядывались в мои глаза на предмет адекватности их излучения, но по прошествии времени, когда я начал ходить, а потом и говорить, ну а после и вовсе здраво рассуждать, то вконец успокоились и перестали переживать по поводу этого злополучного случая. От того ли падания, или же просто от рождения, у меня на затылке и по сей день присутствует небольшая приплюснутость, которую впоследствии мне приходилось прятать под начесанными волосами, посильно придавая этой части головы эффект естественной округлости.

Огромный продолговатый огород, примыкающий к задней стороне дома, был нескончаемым источником всяческих витаминов в виде овощей, фруктов, ягод и трав, изобилующих здесь в немыслимых количествах. Необъятный погреб, который находился в подвале отдельно стоящей постройки, совсем неоправданно называемой сараем, изобиловал всевозможными соленьями, компотами и вареньем в виде банок, склянок и бочонков, которыми от пола до потока были забиты вместительные стеллажи, располагающиеся вдоль стен погреба. Но все равно, каждую осень новые ряды бочонков, банок и склянок наполнялись плодово-ягодным содержимым и погружались туда же – и в без того трещащее по швам хранилище. Все излишки собираемого урожая, включая цветы, раздавались родственникам и знакомым, не имеющим такого великого счастья, как свой собственный огород, а так же успешно реализовывались на городском рынке. Реализацией занималась моя двоюродная бабушка Шура, тем самым ощутимо помогая формировать семейный бюджет моим родителям, которые на тот момент еще не работали и находились на стадии получения образования. Мне только исполнилось три года, когда родились мои братья двойняшки Сергей и Виктор, вот тогда-то моим родителям и потребовалась действительно настоящая помощь. Кому-то надо было присматривать за этой вечно орущей и требующей к себе постоянного внимания братией. Вот тут-то и пришла на помощь целая армия нянек, состоящих из бабушек, тетей, родных, двоюродных и троюродных сестер, но все же, основная нагрузка легла на плечи моей родной бабушки по маме − Любови Николаевне.

Бабушка Люба всю жизнь была труженицей, на которой без всякого на то ее согласия как кара небесная весела вся эта громада забот, состоящая из стирки, глажки, готовки и бог весть знает каких еще проблем, которые ей приходилось безотлагательно решать, таща весь этот бедлам на своих хрупких плечах. Бабушка Люба вышла замуж незадолго до начала войны за молодого коммуниста, военного инженера по образованию, Виктора Алексеевича Булычева. От этого брака в августе 1941 года родилась девочка, которую назвали Лариса. Это была моя мама. Дед Виктор погиб в апреле 1945 года в Польше, где-то в районе небольшого городка под названием Дебно, не дожив всего десять дней до окончания войны, где и был похоронен в братской могиле, над которой впоследствии был возведен величественный мемориал в память советским воинам-освободителям. Всю войну он разрабатывал и усовершенствовал танковое вооружение. В результате одной такой успешной разработки ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В Орловском педагогическом институте, выпускником которого был мой дед, по достоинству оценили причастность героя-земляка к этому заведению и увековечили память о нем в виде бронзового бюста, стоящего в центральном холле на мраморном пьедестале, и мемориальной доски, вывешенной у главного входа. После гибели моего геройского деда, бабушка больше не выходила замуж, оставаясь верной этому браку до конца своей жизни.