Александр Крживецкий - Та девушка

Вера Бунина, смеясь, рассказывала Анне Любовецкой и ее компаньонке о том, что в доме у Алексея Максимовича всегда так:

– Все наше пребывание здесь, особенно первые недели на острове, было сплошным праздником. Хотя мы платили в «Пагано» 57 57 «Пагано» – отель, где останавливалась чета Буниных. за полный пансион, но редко там питались. Почти каждое утро получали записочку от Алексея Максимовича, что нас просят к завтраку, а затем придумывались все новые и новые прогулки, после чего следовали обеды с обильными кушаньями и винами, минеральными водами и сластями. Причем Мария Федоровна неизменно показывала себя не только отменной хозяйкой, – она еще и в творческом процессе была помощницей Алексея Максимовича – его толмач, при приеме иностранных гостей, секретарь, переводчица книг и журнальных статей.

Бунин, смеясь, поддержал супругу:

– Я всегда дивился, – как это Максима на все хватает: изо дня в день на людях, – то у него сборище, то он сам на каком-нибудь сборище, – говорит порой, не умолкая, целыми часами, пьет сколько угодно, папирос выкуривает по сто штук в сутки, спит не больше пяти, шести часов – и пишет своим круглым, крепким почерком роман за романом, пьесу за пьесой! – Чудной человек и свирепый труженик!..

Слова Ивана Алексеевича оказались пророческими: неожиданно на виллу нагрянула толпа совершенно незнакомых людей из России. Горький оживился, зафрантил, разволновался, еще более приветственно забасил. Гости стали шумно и радостно рассаживаться по стульям, кушеткам и канапе. Стало понятно, что известный писатель на своем острове как король окружен «двором», в котором попрошайки соседствовали с почитателями, мелкие авантюристы – с искателями правды. И из каждой встречи, оторванный от России Горький, пытался извлечь хотя бы крупицу новых житейских знаний или опыта для своих произведений.

Наши путешественницы, поддержанные четой Буниных, постарались незаметно, по-английски, покинуть это чересчур шумное сборище и отправились в первую экскурсию по острову: к западу от порта Марина-Гранде они прошлись по пляжам, а затем осмотрели руины Морского дворца императора Августа и на самом берегу – руины терм Тиберия – остатки купальни, от которой сoxpaнились только фрагменты стен и храма под открытым небом.

В последующие дни они продолжили осмотр достопримечательностей острова: церквей Сан-Констанца, Сан-Стефано и Санта-Софии, виллы Иовис ( Юпитера), наxoдящейся нa вершине горы Монте-Тиберио (334 м), скал Фаральони, картезианского монастыря Сан-Джакомо (покинутого монахами), грота Матермания и знаменитого Голубого грота ( Grotta Azzurra ), цвет воды в котором обусловлен оптическим эффектом, возникающим при прохождении сквозь толщу воды лучей света, проникающих в грот чeрeз подводную щель.

Максим Горький и Мария Андреева

Внутрь можно было попасть на лодке, но из-за низкого входа в штормовую погоду грот становился недоступен. Долгое время грот считался неприступным, но в августе 1826 года немецкий поэт и живописец Август Копиш вплавь проник в Голубой грот. За ныряльщиком сквозь призму воды хлынул свет, окрасив скалистый свод и кристальное озеро внутри горы лазурной рябью перевернутого неба. Спустя двенадцать лет Копиш поведает о своей вылазке в рассказе «Открытие Голубого грота» и тем самым положит начало паломничеству просвещенных путешественников в пещеру, куда можно войти только со стороны моря. В 1838 году под низкий край утеса в двух аршинах над водой, распластавшись на дне лодки, протиснулся и русский писатель Н. В. Гоголь.

Много позже Марк Твен напишет о своем восприятии грота в «Простаках за границей»: «Стоит погрузить в воду весло, и оно засияет чудесным матовым серебром, отливающим голубизной.

Скалы Фаральони

Человек, прыгнувший в воду, мгновенно одевается такой великолепной броней, какой не было ни у одного из королей-крестоносцев».

«Голубым эфиром», в котором, по общему мнению, и бьется невидимое сердце Капри, назвал этот подгорный мир Ганс Христиан Андерсен в знаменитом рассказе «Импровизатор». Герой повествования возносит хвалу Святой Лючии, которая спасла от шторма его утлый челн в утробе Лазурного грота…

Несколько раз искательницы приключений были с Горьким на рыбалке, совершили ознакомительные поездки в южно-итальянские города Солерно и Сорентто.

Значительным событием в жизни «островитян» стал приезд на Капри к Горькому Федора Шаляпина. Горький еще более оживился, искренне прослезился, тискал Федора Ивановича в объятиях, влюблено глядел на друга, пил с ним взахлеб вино прямо из графина и все говорил, говорил и никак не мог выговориться. Озорно улыбаясь, рассказывал гостям о том, что Федор, в молодости – пятнадцатилетним подростком – обратился в дирекцию казанского театра с просьбой прослушать его и принять в хор. Но из-за мутации голоса он спел на прослушивании чрезвычайно плохо. Вместо него в хористы приняли какого-то долговязого девятнадцатилетнего парня, с чудовищным «окающим» говором.

Свое первое фиаско Шаляпин запомнил на всю жизнь, а долговязого конкурента надолго возненавидел. Много лет спустя в Нижнем Новгороде Шаляпин познакомился с Максимом Горьким и, между прочим, рассказал о своей первой певческой неудаче. Тот рассмеялся:

– Дорогой Феденька, так это ж был я! Меня, правда, скоро выгнали из хора, потому что голоса у меня вообще не было никакого.

В свою очередь, Шаляпин рассказал, как однажды обедал со своим английским другом Холтом:

– Я засучил рукава, открыл крышку, стоявшей на столе кастрюли, вынул руками курицу, разодрал ее на две части и подал одну из них ошеломленному Холту. Сам же с аппетитом начал есть свою половину, тщательно обсасывая косточки. Холт последовал моему примеру. И вдруг впервые мой друг – как он потом сам рассказывал – почувствовал, как вкусна курица. Дома Холт попросил жену заказать к обеду вареную курицу и приказал отпустить прислугу. Когда настал час обеда, он, засучив, как Шаляпин, рукава, рванул курицу и половину вручил своей чопорной супруге, смотревшей на него, как на сумасшедшего. Когда она пришла в себя, Холт уговорил ее подражать ему. С тех пор, рассказывал Холт, когда они хотели вкусно поесть, заказывали курицу «по-шаляпински» и отпускали прислугу. Холт уверял, что в такие дни он и жена чувствовали какую-то особую близость друг к другу.

И вновь, торопясь, взахлеб Алексей Максимович с гордостью рассказывает о своем родном человеке: