И.Д. - Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке

О великая страна Америка! Почему тебе непременно нужно бежать, стоя на месте? Почему нельзя бегать нормально, по парковой аллее, например? Или хотя бы просто по улице, на свежем воздухе? Почему все естественное тебе нужно непременно исковеркать, заключить в какую-то имитирующую естественный процесс неестественную копию?

Как же получилась, что у такой безумной страны так много поклонников?

Я должна собрать все силы. Я должна забыть обо всем на свете. Я должна стать машиной. Любой ценой – я должна одолеть этот английский!

Счетчик тикает. Боже мой! Мне уже двадцать лет! Двадцать лет! Где написанные шедевры?! Где хоть что-нибудь? Где хоть намек на то, что это когда-нибудь будет? Где хоть уж просто какая-нибудь человеческая профессия? Где самое важное, без чего даже громкие успехи мне не нужны, где Любовь?

Сотни тысяч людей эмигрировали из Советского Союза в Америку. Большинство из них живет в Нью-Йорке.

Из такого количества людей ты не можешь найти одного нормального молодого человека?! Это абсурд! Быть такого не может!

А кто говорил, что нет ничего для нее невозможного, стоит ей только сильно захотеть?

Что ж, давай, подумаем стратегически: как его искать? Можно не ждать пассивно, когда он напишет о себе в «Новой жизни», а самой дать объявление.

«Девушка, 20, рост 5,7 (в США рост измеряют не в см, а в футах и дюймах), любит литературу. Устала общаться с программистами. Есть ли в этом городе хоть один молодой человек, которого серьезно интересует что-либо еще, кроме материального благосостояния?»

Неудобно писать объявление в газету, что ищу Любви… Можно написать сдержанней. Ищу друзей по интересам: творческих людей, поэтов, художников, музыкантов, моих ровесников…

– Здра-а-сте! Меня зовут Мэри Дурнева! Я поэт. Я звоню по объявлению. Очень интересное объявление. Как это нет поэтов в эмиграции! Как это нет своих людей! Да у меня здесь сотни поклонников! Я тебя познакомлю, конечно. Сколько тебе лет? Девятнадцать? Вот здорово! И мне тоже! Конечно, нам нужно встретиться! Могу тебя сразу и пригласить на вечер своей поэзии, тебе будет интересно. Давай встретимся в четыре часа на Брайтоне, на углу Кони-Айленд-авеню. Почему я уехала из Союза? Ты что, серьезно спрашиваешь?! Нет, ты не творческий человек. Творческий человек не может не понимать… Свобода – для творческого человека – это все! А без свободы его нет! Не может быть творчества без свободы. Что именно я подразумеваю под словом «свобода»? Ну, ты спросишь! Ты чувствовала, что и в Союзе была свободна?!!! Какая свобода в Союзе! О чем ты говоришь! Да там даже невозможно и двух стихов в журнале каком-нибудь напечатать. Почему невозможно? Кроме своей просоветской белиберды они ведь ничего не печатают. Я уже знала слово в слово, все, что они опубликуют, заранее могла сказать, о чем будет кино, которое я пойду смотреть, о чем будет книга, которую возьму читать… О чем? Так все уже знали наизусть, всех уже тошнило. Все сказки небылицы, о «светлом будущем» социализма, о добре, справедливости, равенстве, которых на самом деле не существует, о том, чего нет в действительности, о том, во что отверили и разочаровались. А здесь? Здесь совсем другое дело! А здесь я издаю свою книгу. Я могу писать, о чем хочу! У меня вечера поэзии! Презентации. Совсем другая жизнь. Кто там напечатает?! Там можно печатать только одно – про счастливое советское будущее.

Вот это да! Недаром говорят, что под лежачий камень вода не течет. Только одно новое движение – и вот, уже результат! Поэт, моя ровесница… Я уже приглашена на вечер поэзии… Я не зря всегда говорю: нельзя сдаваться, нужно пробовать все пути, даже самые безнадежные. Как я и думала, результат может неожиданно приятно удивить.

На Брайтоне я долго не могла найти Мэри. Кстати, почему Мэри? Наверно, ее зовут Мария… Вечно они здесь строят из себя…

Женщина лет пятидесяти, а может, и сорока (я не разбираюсь) окликнула меня по имени.

– Привет, я Мэри! – радостно представилась она. – Я рада, что ты пришла послушать мою поэзию!

От удивления я не сразу могла сказать что-либо. Мне, в общем-то, все равно, даже если Мэри и шестьдесят, мне в нее не влюбляться… Но зачем ей понадобилось врать мне, что ей тоже девятнадцать? Странно как-то…

– Я бы вас здесь до второго пришествия искала… – сказала я смущенно. – Вы сказали, что вам девятнадцать лет…

– А мне и есть девятнадцать! – весело и очень искренне сказала Мэри. – Ты не смотри на меня так! Мне в душе – девятнадцать!

Действительно, на лице Мэри была какая-то детская ясность и жизнерадостность.

– Ну, пошли? – весело сказала она мне.

Мы отошли в середину квартала, и Мэри остановилась, бухнула на пол свою огромную сумку, достала из нее картонную табличку, поставила у ног, стала, как актриса, в театре, сосредоточилась и… начала громко, на всю улицу.

– Уважаемые дамы и господа! Ladies and gentlemens!!! Сейчас! Перед вами выступит… Свободный поэт! Вырвавшийся из удушья советских застенков…

Мэри декламировала уверенно и бодро. Ее громкий голос и горделивая осанка останавливали людей. Люди начали собираться вокруг.

– Я не поняла… – сказала я. – Вечер поэзии – это здесь? На улице?

Однако Мэри уже не слышала меня. Полностью войдя в азарт, она громко и горделиво читала нараспев свои стихи.

Люди останавливались с интересом узнать, о чем здесь говорят, немного послушав и поняв, что читают стихи, шли дальше. В основном это были русскоязычные старички и старушки. Увидев, что один за другим люди уходят, не слушая стихов, Мэри не выдержала.

– Вы вовсе не должны меня слушать, – сказала она, внезапно перестав читать стихи. – Идите! Идите! Вы бестактны, должна вам заметить (с дрожью в голосе). Я привыкла к повсеместному хамству в Союзе. Но здесь, в Нью-Йорке, мне казалось, я должна была бы от этого избавиться. Все правильно. Я не должна была читать для русских. Русские все хамы! Что значит, вы не хотели меня обидеть? Что значит, не хотели перебивать? Еще нет и часа, как я вам читаю свои стихи… И вы не в состоянии дослушать… не перебивать?! Да вы знаете, если я сейчас толпу окликну и прочту ей свои стихи… Вы знаете, что будет?! Ведь вы… раскаетесь…

Дрожащими руками, Мэри уложила назад в сумку, большую картонную табличку с надписью, которую я лишь теперь прочла:

– Пошли отсюда, чуть не плача сказала она мне.