Андрей Затонский - Десять лет походов спустя. Размышления над походным фотоальбомом

Более идиотских билетов и придумать нельзя: шесть верхних купейных мест. Ни пожрать, ни посидеть. Одно счастье – коридор. Что, не нравится? Поезжайте двадцать вторым фирменным. Ну и что, что билет до Печоры стоит четыреста тысяч, зато они – свободно. Ещё подлая соседка с нижнего места в одном из наших купе не приходила почти до самого отправления, вселяя несбыточные надежды, а потом взяла и пришла. Обломись вам, ребята.

Мужики сбегали на вокзал за бутылками с газировкой – заливать жару, вернулись с лёшиным папой, который подарил девицам по красной пластмассовой корзиночке со всякими сладостями, а сыну отдал какую-то сумку. Бока её подозрительно раздувались.

Андрей и на разборку к Свете попал уже в кондиции (вяло подпирал стенку и улыбался чему-то своему, девичьему, пока драли перья) а к поезду состояние усугубилось. Очень скоро притяжение матраса возобладало над желанием пообщаться с завхозом. Вполглаза отслеживая траекторию, он устроился на полке, сопровождаемый подозрительно доброжелательными напутствиями девочек, и до следующего полудня мы его больше не видели.

Источник доброжелательности вскоре обнаружился. Во-первых, Света Маленькая никак не могла решить, перед кем же распускать хвост. Хвост один, мальчиков трое. Проблема. Она металась от одного к другому, то хорохорилась, то подлизывалась, то дурила не в меру, и с исчезновением одной кандидатуры ей, кажется, полегчало. Потяжелело менту-старлею, проходившему по составу в сопровождении двух угрюмых младших сержантов. Маленькая зазывно угостила его боржомом, подчеркнув, что поят тут только офицеров. Офицер расцвел и выпил боржом – воду! – за здоровье и молодость восхитительной незнакомки. Неофицеры понурились. На обратной дороге старлей получил на закусь шоколадку из набора сластей Светы Большой, от чего цвел до самого Сосногорска и приветливо раскланивался с дамами, выходя погулять на крупных станциях.

Во-вторых, бока у сумки, как уже было отмечено, раздувались. Завхоз наметанным нюхом учуяла оттуда запах бананов, и судьба лишнего клюва птицы Марабу решилась сама собой: нафиг его. Кроме бананов в сумочке обнаружились и другие фрукты с прочими морковками, так что час-полтора бодрствующая часть общества отнюдь не скучала. Лёша Маленький изучал фотоаппарат; девушки изучали содержимое сумки. Изучили. Притомились. Разбежались. Повалились.

Андрей появился последним. Узрев его помятую одиннадцатичасовым сном физиономию в дверном проеме, заржали все. Он сделал надутые губы и присел рядом на корточки, спиной к стенке.

Проводница расщедрилась и позволила, чтобы мы, бедные, несчастные, лишенные нижних мест и порядком доставшие её митингами в коридоре, немного посидели на лавочке в служебном купе. Мы и сидели, галдели и ждали, пока один из нижних соседей не сойдет. В открытое окно щедро несло дизельной гарью: второй вагон – не пятнадцатый. На улице жарило солнышко. Для полного счастья не хватало только завтрака, но с этим решили повременить до собственной сидячей полки.

Скука в дороге толкает людей на самые разные выкрутасы. На чтение книг. На игру в карты. На сон. На покупки.

Весь поход меня грызла мысль, что у нас не хватит денег. Не совсем зря, как впоследствии оказалось. Турьё же, как сговорившись, всё жаждало чего-нибудь купить. Особым разнообразием и обилием желаний отличалась Маленькая. Все финансово-распределительные стрелки сходились на мне, и выглядел я этаким бессмысленным жмотом, скрягой, которому жалко тыщу 4 4 Дело происходит до деноминации, поэтому тысяча соответствует одному нынешнему рублю. на стаканчик семечек. Да! Жалко! Плохой я! А кто нынче хороший? Вот к нему и обращайтесь.

Тем не менее, семечки, купленные через мой труп, грызли все. И я, конечно. Жвачку, купленную через второй мой труп, жевали почти весь поход, и жалели, что кончилась. И я жалел. Только несчастный деликатный Маленький оказался обездоленным: его не профинансировали на покупку сушено-заветренной ватрушки на какой-то из станций. Пирожки с крысятиной и картошкой купили, а ватрушку завхоз не хотела, а потому руковод денег не дал. Вот и решайте, у кого в группе власть де-юре, и у кого де-факто. Правда, в де-юре входит также возможность де-fuckто наказывать ослушников, да вот беда – добр я не в меру…

В Ухте вывалился почти весь вагон, и за оставшиеся до Сосногорска десять минут нас едва не вымыли наружу шваброй. Хорошо, рюкзаки не всплыли. Вот промелькнула по левому борту очередная зона, по правому – величественная голова Ильича, выставленная на потеху на высоченном яру, и поезд встал на втором пути у Сосногорского вокзала.

Лёшек я направил в диспетчерскую пошукать попутный товарняк до Печоры – сэкономить деньжат. Абрис дал не совсем точный, и через сорок минут забеспокоился – видать, далеко ушли. Выполз на темный перрон, поглядел влево-вправо – вакуум. Высоко над путями сияют два искусственных солнца, озаряя вереницы безжизненных вагонов. Хвосты составов тонут во мраке. На юге, ближе к депо, взрыкивают могучие дизеля. С севера холодный ветерок то и дело доносит нестерпимую вонь местного сортира. Сзади, в вокзале, очередь неспешно гоношится за билетами на Москву. Всё в порядке, но где же Лёшки?

Вернувшись, Большой меня чуть не затоптал. Они и вправду ушли далеко, но потом сообразили и отыскали искомый домик. Там сказали, что в без двадцати полночь пойдет порожняк до Печоры с тра-та-та-дцатого пути. Поскольку время было ещё детское, с розысками порожняка постановили подождать, и двинули в вокзал.

Обратите внимание: Света, Света и Андрей сидели в вокзале и беседовали. Не дошло, на что обращать внимание? Вот и славно. Просто отложите это сообщение, первое по ходу дела, в банк данных и защитите от перезаписи. Потом дойдет.

Маленькая, с моей точки зрения, вела себя странно. Дома она привычно исполняла роль хозяюшки, самую трудную из домашнего репертуара, была взрослая, спокойная и самостоятельная, а тут из неё так и посыпались различного рода нытики. Девяносто шесть раз на дню у неё успевал заболеть и перестать болеть какой-нибудь орган. Четыреста сорок два раза в час настроение менялось на противоположное. Полтора миллиона с хвостиком раз за поход она бурно выражала свое недовольство кем-нибудь. Классическая её реплика «Ты чё неспокойный такой? Спокойно-то посидеть не можешь?» – долго являлась всем в ночных кошмарах 5 5 Кажется, сейчас такое принято называть «мемом». . Представить только: раз за ночь Большому, вечно крайнему в спальнике Маленькой, вздумается перевернуться с боку на бок, и вот он уже объявлен неспокойным, зашуган, построен и возвернут на предыдущий бок. И поделом: спокойно-то полежать не может?