Григорий Ястребенецкий - Такая долгая жизнь. Записки скульптора

Транспорт в те годы туда еще не ходил, и нам пришлось проделать весь путь от центра города пешком.

«Какая чертова даль», – подумал я и твердо решил прекратить ухаживание. Но так случилось, что через несколько лет как раз на этом месте начали строить дом художников и здесь мне после окончания строительства предложили приличную квартиру на третьем этаже, а в соседнем корпусе – достаточно большую мастерскую.

Правда, в результате различных интриг жилищной комиссии квартира досталась мне на самом непрестижном первом этаже, но с окнами в сад и с дополнительными четырьмя квадратными метрами, появившимися оттого, что угловой балкон был превращен в закрытую лоджию, которая, правда, каждую зиму промерзала насквозь.

Под нашей квартирой разместилась котельная. На мой вопрос, не опасно ли такое соседство, комендант дома ответил, что котельные взрываются один раз в сто лет.

Через месяц котельная взорвалась первый раз, и я решил, что остальные сто лет мы можем жить спокойно. Еще через два месяца котельная взорвалась второй раз. Потом были взрывы еще, но мы как-то уже к этому привыкли. От взрывов, дребезжа, подскакивала посуда в буфете и с полок падали мелкие вещи. Но большого ущерба от взрывов не было.

И вот этой квартире, этому дому и тем людям, которые населяли его, и посвящены эти записки.

Мне кажется, что многие из тех, кто жил в этом доме, заслуживают того, чтобы о них вспомнили. Я ничего не добавил от себя, не приукрасил, не сфантазировал. Я только попытался изложить факты.

Любое совпадение имен и событий этого «произведения» с реальными именами и событиями является достоверным.

Автором проекта дома художников был архитектор Лапиров. Это был яркий, талантливый, азартный человек. Высокий, с хищным профилем и развевающейся седой шевелюрой. Как архитектор, он строил мало, но был блестящим рисовальщиком и керамистом. Долгое время у меня дома висел подаренный им виртуозный карандашный рисунок «Березки в снегу». Я часто любовался им, но как-то Лапиров забрал его, для того чтобы окантовать, а спустя год я увидел этот рисунок в доме отдыха архитекторов в Зеленогорске. Он висел уже окантованный в гостиной. Лапиров подарил его дому отдыха, видимо, забыв, что один раз уже подарил его мне. В этом был весь Лапиров.

Родился он в Витебске – городе Марка Шагала, – и, несмотря на то что почти всю жизнь провел в Ленинграде, в нем осталось что-то от персонажей Шагала: наивность, восторженность, легкомыслие и, наверное, небольшой налет провинциальности.

Мне нравилось его искусство, я любил его как человека, хотя иногда и возмущался его поступками. Впрочем, эти поступки ему же самому и вредили.

И вот Союз художников поручил ему спроектировать дом с пятьюдесятью шестью квартирами и ста четырнадцатью мастерскими для художников. По замыслу Лапирова, на фасаде корпуса мастерских, выходящем на Малую Невку, должны были быть установлены пятнадцать двухметровых скульптур, которые скульпторы, получившие бесплатно мастерские в первом этаже, должны были выполнить и установить «на общественных началах». Естественно, что никаких реальных и даже конструктивных возможностей для воплощения этого замысла предусмотрено не было, и дом до сих пор стоит с «голым» фасадом и теперь уже грязными окнами, за которыми в своих неудобных мастерских работают «благодарные» скульпторы.

В этом же корпусе Лапиров спроектировал и построил два огромных вестибюля, простирающихся ввысь до самой крыши, в которых при разумном решении можно было бы разместить дополнительно двадцать-тридцать прекрасных мастерских. Дому этому уже почти сорок лет, а как использовать это пространство, еще никто не придумал. В одном вестибюле круглосуточно мерзнет вахтер, а второй оккупировали кошки, туда сваливают мусор, старые гипсовые формы и произведения из мастерских почивших в Бозе скульпторов. Лапирова такие мелочи, как целесообразность, не интересовали.

– Смотрите, – говорил он, восторженно указывая на вестибюли, – какие огромные, роскошные объемы!

– А для чего они? – спрашивали наивные художники.

– А вдруг кто-нибудь захочет спустить большую картину с верхнего этажа? – отвечал Лапиров.

– Но ведь картину необязательно спускать в горизонтальном положении. Можно ведь и вертикально, – замечали художники.

– Вы ни черта не понимаете! – возмущался Лапиров и быстро уходил, гордо подняв голову, увенчанную седой шевелюрой.

И тем не менее дом живет, художники работают. В некоторых мастерских сменилось уже несколько поколений. Нет уже Аникушина, Стамова, Тимченко, Игнатьева, Вайнмана, Овсянникова, Холиной, Богаткиной, Рыбалко, Татаровича, Теплова, Будилова. А ведь это только первый этаж – этаж скульпторов. Нет уже скульптора Якимовой – жены Лапирова, нет и самого Абрама Ильича, а эпизоды, связанные с его жизнью, до сих пор вспоминают немногочисленные старожилы дома.

Вот пример, как Лапиров умудрялся вредить самому себе. Не знаю, правда ли это, но рассказывали, что во время строительства жилых корпусов Лапиров запланировал на третьем этаже квартиру для себя. Вроде бы он уговорил прораба сделать третий этаж на два кирпича выше других. Но это можно было сделать только за счет высоты второго этажа. Когда жилищная комиссия, распределявшая квартиры, узнала об этом, Лапирова решили – назло ему – поселить как раз на втором этаже с низкими потолками. Обживали дом весело. Скверик перед корпусом, где жил Абрам Ильич, сразу же назвали Абрамцево, а скверик перед противоположным жилым корпусом, где жил секретарь партийного бюро Союза художников Калинкин и в котором он вместе с женой трогательно высаживал цветочки и кустики, окрестили Калинкина роща. Вечерами Лапиров вместе с живописцами Натаревичем и Невельштейном любил прогуливаться вокруг дома. Это была забавная троица: высокий артистичный Лапиров, маленький крепыш Натаревич и сухой, аскетичный, в круглых бухгалтерских очках в металлической оправе Невельштейн.

Натаревич – очень способный живописец, которому явно мешали рамки соцреализма, но как только он попытался вырваться из этих рамок, его начали нещадно критиковать и зажимать. В противоположность Натаревичу Невельштейн был рьяным борцом за реалистическое искусство. В довоенные годы Невельштейн был директором средней художественной школы, и в нашем доме поселились многие художники, теперь уже великовозрастные, которые были когда-то его учениками. Прогуливаясь вокруг дома, все трое всегда громко о чем-то спорили. Лапиров энергично жестикулировал, а Натаревич, начиная что-то доказывать, вдруг резко останавливался, и ушедшие вперед Лапиров и Невельштейн возвращались назад, чтобы продолжить разговор. Моя жена Вика называла эту троицу «Малый Бунд».