Александр Девятьяров - Земля под крылом

- Товарищ ведущий. Я, кажется, подбит. На второй заход идти не могу.

- Доберешься до дома?

- Попробую.

- Дуй!

Мы твердо знали, что если повреждены шасси самолета, то ни в коем случае нельзя занимать летную полосу, а надо садить машину на брюхо где-нибудь рядом с аэродромом. Поэтому, подлетая к "дому", несколько раз проверил как выпускаются и убираются шасси и только после этого пошел на посадку.

Зенитный снаряд попал в левую часть центроплана: в нем зияла дыра примерно в квадратный метр.

Летчики, находившиеся на аэродроме, расспрашивали о бое, поздравляли с боевым крещением, говорили:

- Теперь ты на боевом курсе.

Земля под крылом

На том, своем первом, фронтовом аэродроме я встретил еще одного знакомого. Это был Владимир Петрович Шундриков - подполковник, заместитель командира штурмовой авиационной дивизии. Встреча оказалась довольно холодной - перекинулись парой ничего не значащих фраз и разошлись. "Ну, что же, - подумал я с некоторой обидой, - и такое бывает. Он большой командир и не всегда есть возможность потолковать с человеком, которого и знал-то раньше мельком. Так - шапочное знакомство".

Однако дело было, оказывается, совсем в другом. В 1936 году он командовал отрядом легкобомбардировочной бригады, а я только что прибыл из авиационного училища. Он и вводил недавнего курсанта в строй. У того же никак не ладилось с техникой пилотирования: то одно не так, то другое с ошибкой. Сколько ни бился командир, курсант оставался слабым летчиком. Это и вспомнил Владимир Петрович, увидя меня на аэродроме. Позднее, уже где-то в конце войны, он сказал в откровенном разговоре:

- Помнишь, обстановка была довольно напряженная, в частях не хватало людей или присылали таких, которых надо было еще учить да учить. Когда увидел тебя, подумал: "Опять "слабака" прислали, помучаешься с ним". Вот как можно ошибиться в человеке.

Итак, приказом командования меня назначили, командиром второй эскадрильи Киевского 66-го штурмового авиационного полка. Уже в первые дни я познакомился со всеми летчиками эскадрильи. По-моему, самым опытным из них был москвич Александр Овчинников. Спокойный, уравновешенный, он умел влиять на людей, которые иной раз горячились или впадали в панику, хорошо ориентировался на местности, боевую обстановку схватывал быстро и точно. Почти год он являлся заместителем комэска и я всегда был уверен, что он не подведет ни в каком случае.

Выделялся в эскадрильи также Евгений Бураков, которого поставили командиром звена. В некоторых боевых вылетах ему приходилось исполнять роль заместителя командира группы. Запомнились также Алексей Смирнов, Владимир Жигунов, Георгий Мушников, Николай Бойченко, старший техник лейтенант Трусов. Ни разу не подвел меня воздушный стрелок Сленко - коренастый здоровяга, энергичный и напористый; он выполнил более 50 6боевых вылетов и погиб в сентябре 1944 года под Сандомиром во время боевого вылета с командиром дивизии.

Моим первым наставником во фронтовых условиях стал штурман полка Николай Миронович Горобинский. С ним мы выполнили несколько полетов строем, он проэкзаменовал меня по знанию района полетов, инструкций и правил восстановления ориентировки.

Совпало так, что одновременно со мной с курсов усовершенствования командиров полков в дивизию прибыл Макаренко, и его направили командовать нашим полком. Я его знал по прежней армейской службе, и мы встретились как добрые знакомые.

До этого полком командовал Лавриненко. Я его уже не застал.

Назначение Макаренко в полк произошло после одного трагического случая.

Однажды полк получил боевой приказ: группой из восемнадцати "Илов" нанести штурмовой удар по резервам противника, состоящим из мототанковой группировки, в районе одного населенного пункта. Группу прикрывали десять истребителей "Як-1". Ведущим вылетел сам Лавриненко. Не разобравшись как следует в навигационной обстановке, не сориентировавшись, он не смог вывести группу на цель. "Ильюшиных" перехватили "мессершмитты". Они отсекли "Яки" и, воспользовавшись замешательством ведущего, отдельных летчиков, расстроили боевой порядок штурмовиков, начали атаковать их поодиночке. В итоге группа потеряла четырнадцать машин. Был сбит и сам Лавриненко.

Заместителем командира полка по политической части был майор Константинов, начальником штаба - ветеран полка Спащанский, инженером полка - Котилевский, начальником связи - Макеев.

Служили в полку более десяти девушек. Они работали в спецслужбах, устанавливали часы, воздушные баллоны, занимались укладкой и переукладкой парашютов, работали на наземных радио - и телефонных станциях. Надо сказать, что трудились они самоотверженно, не жалея себя, и летчики, весь полк относились к ним с большим уважением. Конечно, среди них попадались две-три такие, которые жили по принципу "война все спишет". Как говорится, в семье не без урода.

Мы близко сошлись с командиром первой эскадрильи Николаем Евсюковым. Он привлекал к себе цельностью натуры, устремленностью во всех делах, твердостью характера.

Конечно, летчики, воздушные стрелки, техники и другие не сразу признали нового командира эскадрильи. В ответ на мои отдельные требования иные ворчали: "Ну, и что из того, что имеет большой опыт летной работы. Так ведь это в школе, в училище, а не па фронте. Посмотрим, каким командиром он будет в бою, а на земле каждый командовать умеет".

В одно утро, ожидая приказа о вылете, все летчики эскадрильи устроились на пожухлой траве аэродрома, вели неторопливый разговор обо псом и ни о чем.

Кто-то спросил:

- Товарищ командир, а вы сами откуда родим?

- Из Удмуртии. Слышали о такой?

- Из Удмуртии...

Раздался оглушительный смех. Я растерялся; никак не ожидал, что мой ответ вызовет такую бурю восторга.

- Так мы же земляки! - раздались восклицания. - Конечно, земляки! Да еще какие!

- Товарищ командир, а может, вы и в Ижевске были?

- Был. И работал там, на машзаводе, учился в техникуме.

И снова хохот покрыл мои слова. Глядя на мое недоумевающее лицо, Александр Овчинников поднял руку, требуя тишины:

- Александр Андреевич, ведь многие из нас были недалеко от Ижевска в запасном авиационном полку, там переучивались на "Илах". Да и в полку таких много.

Наперебой начали вспоминать о далекой Удмуртии, о том, как жили в землянках на аэродроме, как по ночам ходили на колхозное поле, чтобы надергать репы или нарвать огурцов.

Не знаю, кто и по какому поводу (наверное, в связи с возрастом как-никак, а мне было уже тридцать шесть и многие годились в сыновья) назвал меня Батей. Сперва так звали в эскадрильи, а потом и во всем полку до самого конца службы. Даже сейчас нет-нет да в переписке снова появляется это слово: