Татьяна Борщевская - Россия – боль моя. Том 2

И все же народ должен был выживать. Природа и история приучили народ России к героизму. почти как к норме. А большевизм сделал героической интеллигенцию. И, поскольку дух крепче тела, именно интеллигенция, при всех страшных гонениях на нее, создала при социализме те ценности, которые мы утратили, по которым скорбим – дух и традиции в науке, искусстве, в образовании, в медицине.

Я неоднократно возвращаюсь к вопросу об интеллигенции. Российская, советская интеллигенция – это особое российское явление в мире. Это не образованное сословие Запада, которое уважаемо, оно хорошо зарабатывает и хорошо живет. Российская интеллигенция – она не работает, не зарабатывает – она СЛУЖИТ: делу, идее, народу, Отечеству независимо от условий жизни, заработков и правителей.

Российская интеллигенция была воспитана Великой русской культурой Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова, Глинки, Чайковского, великой русской живописью и театром. Советской культуре достался тонкий слой отдельных оставшихся ее островков после большевистского революционного ее разгрома.

Трудно даже представить, какой расцвет ждал бы Россию, если бы Ленин не изгнал «сливки» – истинный великий цвет российской интеллигенции конца 19-го – начала 20-го века – эпохи ее бурного, «пассионарного» ее развития, а Сталин не уничтожал бы советскую интеллигенцию, разбуженную революцией, вышедшую из всех слоев общества, возбужденную новыми возможностями, которые дарило новое время. Талантов, ярких, глубоких, разнообразных, были сотни, тысячи. Взбудораженная, взрытая российская земля выплеснула их из своих недр…

Крестьянство, оторванное от земли-матушки, погибало, спивалось.

«Гегемон» структурировало производство: крупные военные предприятия платили лучше и требовали дисциплины. На мелких была тупость и пьянство.

А в целом, масса образованцев, полуживое крестьянство, гегемон, чиновничество, воспитанные на поверхностно-крикливых лозунговых «истинах» в последней инстанции, привычно воспринимали очередное неоспоримое достижение передового учения, «вдохновенно» откликались на любой злободневный призыв. Нужно было верить и шагать «в ногу». Верили и шагали.

Под лозунги, сказки и марши в усредненном обществе сформировалось удивительное единомыслие, уникальное явление, которое громко и гордо было объявлено МОРАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИМ ЕДИНСТВОМ СОВЕТСКОГО НАРОДА. (так была названа абсолютная недопустимость иного мнения – в действительности: никакого собственного мнения, кроме официального).

При Сталине было не только морально-политическое единство народа, но была еще и ДИСЦИПЛИНА. На работу не опаздывали: за 15-минутное опоздание можно было угодить и в лагеря. Вся страна была опутана сетью законов, постановлений, установок, ущемляющих, запугивающих человека – любого, большого и самого малого, незаметного, скромного и запуганного.

С 7-го августа 1932 года за хищение колхозного добра – расстрел или 10 лет тюрьмы. (Речь могла идти не о мешках, а о горстках зерна, о десятке картофелин для голодных детей, о «колосках», оставленных в поле).

С 1938 года вычеты из получки за опоздание; 3 опоздания в месяц – под суд.

С июня 1940 года под страхом тюрьмы никто не имел права менять место работы, отказываться от сверхурочного (бесплатного) труда.

В. Селюнин пишет: «После войны я работал на меланжевом комбинате в Барнауле. Большая часть моих товарищей по общежитию побывала в тюрьме… Мой соученик по вечерней школе, работник горвоенкомата, как-то под большим секретом сообщил: около половины призывников имеют судимость. А призывники – еще мальчишки…» [170].

(Чего же нам ждать от нашей армии, от нашего мужского населения вообще: мы знаем КАК и КОГО воспитывает наша тюрьма).

Большая Зона пела: «Широка страна моя родная…»; в Малой Зоне пели: «Я помню тот Ванинский порт…»

И на работе, и дома разговаривали чрезвычайно мало – только по делу: всюду были «уши». Можно было только славить. Это делалось громко, постоянно, везде.

Деревня вымирала тихо: она уже не протестовала – она знала, чего стоит протест. Те, кто протестовал, ушли в мир иной; оставшиеся с материнским молоком впитали и передавали новым поколениям науку покорности.

Город жил в «клоповниках», в бедности, в нищете.

И колхозы, и промышленность рапортовали об успехах, социалистическом соревновании и о «дальнейшем улучшении…». Гремели об успехах черные тарелки радио. В кинотеатрах шли веселые бодрые фильмы. Пионеры и комсомольцы проводили собрания, верили в коммунизм, пели пионерские и комсомольские песни, маршировали на праздниках с «его» портретами, знаменами, плакатами. А на праздниках все пело и маршировало. (О Малой Зоне никто ничего не знал …)

(В М. Зоне не пели и не маршировали. Но спектакли там тоже шли: Лагерное начальство тоже хотело жить. И играли там тоже великие русские актеры и неистребимые российские таланты – зэки. Играли после лагерных работ. Получали лишнюю лагерную пайку. Все равно вымирали. Но в чудовищном кошмаре их жизни имели маленькую отдушину, лучики света. Ловили их жадно, пили искусство, как воду в пустыне…)

Еще говорят (с легкой руки Черчилля), что при Сталине Россия стала великой индустриальной державой, а раньше пахала на козе.

Давайте вспомним, что «на козе» она кормила и себя, и пол-Европы, а на тракторах никогда не ела досыта. Темпы промышленного развития России до Первой Мировой войны приближались к темпам развития США. 60% дорог России было построено до революции. (А она после отмены крепостного права до Первой Мировой войны прожила чуть более 50 очень неспокойных лет.) А при социализме почти все железные дороги строили зэки. (БАМ строили не зэки. Было много лозунгов, шума, как всегда много героизма и энтузиазма, но построить так и не смогли…)

За тот период, в который СССР стал великой державой, все передовые капиталистические страны (и не очень передовые —тоже) стали великими индустриальными и военными державами, странами передовых технологий и высокого уровня благосостояния народа. А российский народ жил в беспросветной бедности и с годами только нищал.

Эта беспросветная нищета, несостоятельность экономики «развитого» (и развивающегося) социализма, постоянные дефициты уродовали общество, семьи, мужчин, женщин и детей.

Мужчина перестал быть кормильцем семьи (речь не идет о номенклатуре). Никакая одна зарплата не могла обеспечить проживание, выживание даже самой малой семьи. Все трудоспособные члены семьи должны были работать, если они не учились в дневных учебных заведениях. Тунеядцев высылали. Мужчина терял свое семейное достоинство, начинал пить или с головой уходил в производственные проблемы. Все тяготы быта ложились на женщину, тоже работающую по полной программе. После полного рабочего дня женщина должна была обежать несколько магазинов и в длинных часовых, иногда многочасовых очередях добыть продукты, чтобы покормить семью. Потом тащиться домой пешком или в битком набитом транспорте и стоять в нем, в толпе, выжатой, потной, с неподъемными сумками – драгоценной добычей.