Григорий Григоров - Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы

Оказывается, все знали в подробностях историю моего столкновения с мадам Голубович. Эта толстуха сама растрезвонила по городу о моем нападении на нее. Голубиха прибежала на фабрику со следами на лице от половой тряпки, хозяин заявил моему старшему брату, что сообщит обо всем в полицию.

Мне потом рассказали, что мой брат, держа в руках нож, которым он кроил туфли, пригрозил хозяину забастовкой, если дело попадет в полицию. Вечером, после работы, к нам домой приходили рабочие и работницы фабрики, обнимали меня и жали руки. В их глазах я был героем. Слава обо мне распространилась по всему городу. Не могло быть и речи, чтобы я мог и дальше работать на фабрике Голубовича. Да я и сам этого не хотел. К тому же подвернулась другая работа, которая мне очень нравилась. Я стал уличным продавцом газет.

Я всегда с завистью смотрел на мальчиков, которые залихватски выбегали из типографии с пачками газет и звонкими голосами кричали о последних новостях во всем мире. Помню, что они тогда кричали: «Амундсен на Южном полюсе, убийство Столыпина, гибель „Титаника“». В то время выходили газеты «Русское слово», «Приднепровский край», «Киевская мысль», «Петербургская копейка» и «Московская копейка».

Я зашел в местную редакцию и неуверенно спросил, не требуются ли уличные продавцы газет. Старичок, заведующий редакцией, спросил меня: грамотен ли я, умею ли громко кричать. На что я ответил: грамотен и умею не только кричать, но и петь. Старичок рассмеялся и попросил меня что-нибудь спеть. Я спел несколько романсов, с большим чувством исполнил «Чайку». Услышав мое пение, из типографии, находившейся рядом, пришли рабочие, они после каждого спетого романса аплодировали. Заведующий редакцией сказал, что я принят на работу и завтра рано утром могу явиться за газетами.

Я поднялся в 5 часов утра, два часа ждал, когда откроется редакция. Разносчики пришли за газетами и с любопытством меня разглядывали. Я получил около сотни различных газет, еще пахнувших типографской краской, некоторые небольшие газеты печатались в местной типографии. Быстро двинулся к центральной улице города.

Когда я был уже опытным уличным продавцом газет, проходил процесс Бейлиса, которого обвиняли в том, что он зарезал русского мальчика Ющинского с ритуальной целью. Это было громкое дело. Вся прогрессивная общественность была на стороне обвиняемого. В Киев по «фастовскому делу» приезжали лучшие юристы того времени, чтобы принять участие в этом деле. Среди них были Грузенберг, товарищ министра юстиции Маклаков, Зарудный и даже Керенский. Во время «фастовского процесса» газеты шли нарасхват. Возле редакции с раннего утра собирались толпы народа, ждали, когда мы выйдем со свежими газетами. Тут же нас окружали, вместо 1 и 5 копеек за газету нам давали по 10 и 15. Можно сказать, что за время этого громкого процесса я обогатился.

Работа уличным продавцом газет способствовала быстрому расширению моего политического кругозора уже в годы моего отрочества. Хотя тогда я еще многого не мог понять, но уже знал, какие проблемы волнуют общество.

Теперь совершенно о другом. В Александровске, наискосок от дома, где мы снимали квартиру, в красивом доме с мезонином жила дворянская семья Зарудных, близких родственников знаменитых украинских помещиков, владевших огромными землями. Дом с мезонином был окружен пышными акациями и большими цветниками из роз, орхидей, жасмина и красных маков. С душевным трепетом я проходил мимо дворянского уголка, не решаясь присесть на лавочку, стоявшую возле дома между двумя большими акациями. Но однажды, это было в апреле, когда украинская весна наполняет чудным ароматом весь воздух, я услышал звуки пианино. Окно было открыто, и до меня долетали чудные звуки музыки. Потом кто-то запел. Я услышал очень мелодичный голос. Это пела девочка двенадцати лет, она сама себе аккомпанировала на рояле. Позже я узнал, что эту девочку зовут Наташей и что она принадлежит к дворянской семье Зарудных и учится в женской гимназии, где часто выступает на школьных концертах.

Был чудный апрельский вечер. Я присел на скамейку между акациями, на ту скамейку, которую считали запретной зоной, так как нельзя было запросто подходить к дворянскому двору простым людям. Не скрою, я завидовал этой Наташе, завидовал, что она живет в таком красивом доме, играет на пианино, учится в гимназии и участвует в школьных концертах.

Однажды, сидя на скамейке, я о чем-то думалт и не заметил, как легко скрипнула калитка, и из нее вышла девушка, вся в белом с туго заплетенной длинной темно-русой косой. Я вздрогнул, растерялся и покраснел, словно кто-то поймал меня на воровстве. Я поднялся со скамейки, опустил голову и пытался скорее покинуть то место, которое считал святым. Но вдруг я услышал голос – это был голос Наташи. Каково же было мое удивление, когда она назвала меня по имени.

Я вообще был не из робких, но в тот момент не знал, как себя вести. Я обернулся к Наташе, молча смотрел в ее темные глубоко посаженные глаза. Она была почти одного роста со мной и показалась мне настолько прекрасной, что я ее поставил даже выше той царицы, которой подавал ожерелье в пьесе «Бар Кохба». Наташа тоже смотрела на меня и улыбалась. Первой заговорила она: «А я вас знаю, Гриша, давно, а вы меня нет… слушала ваши романсы вместе с моей тетей, – и дальше сказала такое, что привело меня в трепетный восторг: – Мы давно с тетей говорили, что вам не мешает учиться пению, что из вас выйдет хороший певец… хотите, я буду вам аккомпанировать?» Я не верил своим ушам. Слова Наташи прозвучали как музыка… Я не решался ответить, так как очень волновался. Мне кажется, что это и была моя первая любовь – любовь красивая, святая, полная преданности и чувства самопожертвования.

Скоро мы стали с Наташей друзьями. Вместе пели, читали. Наташа давала мне читать книги Пушкина, Лермонтова, Гоголя. А однажды предложила прочитать «Царя Эдипа» Софокла, затем «Одиссею» Гомера. Ее поражала моя память, так как я мог наизусть читать не только поэмы Пушкина, но и Гомера. Я забросил Ната Пинкертона, Шерлока Холмса, Ника Картера и запоем читал классиков, брал их из большой личной библиотеки Зарудных. Передо мной открылись новые горизонты. Скоро я познакомился и с живописью: Репиным, Серовым, Рафаэлем. Во всем городе не было более счастливого газетчика. Я бегал по городу быстрее молнии, выкрикивал о последних происшествиях во всем мире, о речах в Государственной Думе, о Ленских событиях… и в то же время жил мыслью, что вечером встречусь с Наташей.

Я узнал все о жизни Наташи. Оказалось, что она круглая сирота и воспитывалась у тети, сестры своей матери, таинственно погибшей где-то в Швейцарии. Отец Наташи тоже погиб, когда ей было четыре года. Наташа знала все о своих родных, не скрывала ничего от меня.