Евгений Бузни - Литературное досье Николая Островского

Панкратов сходил с трибуны, а в партере поднимались множества и стихийно нарастал торжественный напев пролетарского гимна".

Читаешь эти строки и невольно ловишь себя на мысли о том, что то же самое происходило последние годы в нашей партии, то самое, о чём словами Панкратова предупреждал Островский.

Любопытным примером того, как Островский переносит отдельные факты из жизни на страницы романа, является рассказ об Анне Борхарт. В третьей главе второй части романа мы читаем волнующую историю о том, как Павка Корчагин спасает Анну от бандитов. Из неопубликованной части шестой главы неожиданно узнаём о том, что Анна была женой Дубавы, но уже бросила его. Здесь же узнаём и о причине их разрыва.

Павел Корчагин приезжает в Москву на Шестой съезд Российского Коммунистического Союза Молодёжи. (Вот, кстати, одно из явных расхождений с биографией писателя – Островский никогда не был делегатом съезда комсомола в Москве). В гостинице Павка неожиданно встречается с Ритой Устинович. Их разговор об Анне Борхарт и Дубаве не попал в книгу, хотя представляет несомненный интерес для читателя.

«Они сели в углу, Рита посмотрела на часы.

– До начала сорок минут, расскажи мне о Дмитрии и Анне, – сказала Рита, немного смущаясь оттого, что Корчагин смотрел на неё не отрываясь.

– Я с ним виделся недавно, пользуясь своим приездом на Всеукраинскую конференцию. С Анной виделся несколько раз, а с Митяем один, и то лучше бы не встречались.

– Почему?

Корчагин молчал, чуть вздрогнула бровь над правым его глазом. Она знала причины этого движения. Это было всегда признаком волнения.

– Расскажи же мне, я ведь ничего не знаю.

– Рита, я не хотел бы сейчас об этом рассказывать, но ты настаиваешь? Подчиняюсь.

При мне произошёл их окончательный разрыв и, по-моему, Анна не могла поступить иначе. У них нагромоздилось столько разногласий, что разрыв явился единственным выходом. Началом разрыва стали их партийные разногласия. Дубава всё время в оппозиции. В Харькове я узнал об его выступлениях в Киеве, куда он ездил с Шумским.

– Что, разве Михайло троцкист?

– Да, был, но сейчас отошёл. Мы с Жарким с ним долго говорили, он теперь с нами, чего никак нельзя сказать о Митяе. Тот чем дальше в лес, тем больше дров. Но вернёмся к Анне. Она мне передала всё.

Дмитрий погряз в антипартийной борьбе с головой. Анна выслушала немало оскорблений вроде: «Ты серая партийная лошадка, везёшь, куда хозяин прикажет» или ещё похуже. Несколько таких столкновений сделало их чужими. Когда Анна заговорила о разрыве, Дмитрий, видимо, не желая её терять, уверил, что между ними не будет больше недомолвок, и просил не оставлять его, помочь ему пережить кризис. Анна пошла на это, и одно время ей казалось, что всё уладится. Она от него не слыхала больше злобных выпадов. Он отмалчивался в ответ на её пропаганду, и Анна поверила, что он всерьёз пересматривает свои прошлые установки. От Жаркого она узнала, что Дмитрий в комвузе перестал мутить, и в личных отношениях у них наступило перемирие.

И вот недавно Анна почувствовала себя нехорошо на работе. Она становилась матерью. Пришла домой, закрыв дверь, прилегла. У них с Дмитрием смежные комнаты, есть дверь, но по общему уговору заколочена.

Скоро Дубава пришёл к себе с целой группой товарищей, и она невольно стала свидетельницей совещания организационной троцкистской группы. И Анна наслушалась таких вещей, какие ей и не снились.

Между прочим, к Всеукраинской конференции комсомола они отпечатали нечто вроде декларации, решено было раздать её из-под полы делегатам. Для неё стало ясно – Дмитрий просто сманеврировал. Когда все разошлись, Анна позвала Дмитрия и потребовала объяснить всё происходящее.

В этот день я приехал в Харьков на конференцию и в ЦК встретился с киевлянами. Таля дала мне адрес Анны. Они жили совсем близко, и я решил до обеда заглянуть к ней, так как в женотделе ЦК партии, где она работает инструктором, мы её не застали. Таля и остальные тоже обещали придти туда. Как видишь, я к ним пришёл как раз в пору. – Корчагин грустно улыбнулся.

Рита слушала его, слегка сдвинув чёрный разлёт бровей, опираясь локтем на обшитый бархатом край ложи. Корчагин молчал. Он смотрел на Риту, вспоминая её, какой она была тогда в Киеве, и, сравнивая её в настоящем, ещё раз признал, что Рита выросла в цветущую здоровьем, привлекательную молодую женщину. На ней уже не было бессменной военной гимнастёрки. Её заменило просто, но изящно сшитое синее платье. Она возвратила его к рассказу лёгким прикосновением пальцев, сжавших его руку.

– Я слушаю, Павел.

Он продолжал, уже не выпуская этих пальцев из своей руки:

– Анна встретила меня с нескрываемой радостью, Дмитрий – с холодком. Он, оказывается, уже знал о моей борьбе с оппозицией. Встреча вышла странная. Я должен был стать чем-то вроде судьи. Анна мне рассказывала, а Дмитрий ходил по комнате, курил папиросу за папиросой и, видимо, нервничал и злился.

«Видишь, Павлуша, он обманывает не только меня, но и партию. Организовал какие-то подпольные кружки, продолжает свою склочную работу, а мне говорит, что всё покончено. А ведь он в комвузе заявил, что считает постановления конференции правильными. Он называет себя честным, а в то же время занимается наглым обманом. Конечно, между нами нет ничего общего. Я напишу о сегодняшнем в ГубККА», – возмущённо говорила мне Анна. Дмитрий сквозь зубы процедил: «Что ж, иди, доноси. Ты думаешь, мне очень хочется быть членом той партии, в которой даже жёны занимаются шпионажем и подслушиванием».

Это было много даже для Анны, и она крикнула Дмитрию, чтобы он уходил. Когда он вышел, я сказал Анне, что хочу с ним поговорить. Она ответила, что это бесполезно, но я всё же пошёл. Ведь мы с Митяем были когда-то большие друзья. Я думал, что его можно ещё выровнять.

Захожу к нему, он лежит на кровати и сразу же меня предупредил: «Только не агитируй, пожалуйста, надоело мне это до смерти». Но всё же говорить пришлось. Я старое вспомнил: «Неужели наши прошлые ошибки тебя ничему не научили? Помнишь, – говорю, – Дмитрий, как нас мелкобуржуазная стихия на борьбу против Партии бросила?» Что ж он мне ответил? «Мы с тобой, Павел, тогда рабочими были, не боялись говорить то, что думали, а думали мы не так уж неверно. До Нэпа была настоящая революция, а сейчас какая-то буржуазная. Нэпачи жиреют, в шелках ходят, а безработица в стране невероятная. Наши советские партийные верхушки тоже онэпачиваются. Жён-буржуек понахватали себе и вся политика направляется к развитию буржуазии. О диктатуре как-то стесняются говорить, с крестьянством либеральничают. Растим кулака, который станет хозяином на селе, и вот, – говорит, – увидите, через пять-шесть лет у нас под шумок прикроют советскую власть, и будет, как во Франции после термидора. Нэпачи станут министрами в новой буржуазной республике, а нам с тобой, если будем гавкать, посворачивают головы. Одним словом, скоро доживёмся до ручки».