Вячеслав Стекольщиков - Быть русским художником

Это бывает трудно понять взрослым и уж совершенно невозможно детям. Для них художник на улице – легкая добыча. Уже издали я слышу, что очередная стайка школьников обнаружила меня и, обгоняя друг друга, с шумом приближается. Окружив плотным кольцом, мальчишки первым делом наперебой выясняют, что я рисую и зачем мне это надо. Поначалу меня раздражает само их появление, глупые вопросы и хочется всех прогнать. Но они же дети, – думаю я минуту спустя. Кто с ними еще поговорит об искусстве, если не я, да и что они будут думать о художниках, если я их прогоню. Мне это вовсе небезразлично.

Поэтому сначала я удовлетворяю их любопытство, затем перехватываю инициативу. Меня интересует, что они в школе рисуют, какими красками и кому из них это нравится, а затем самое главное – каких художников они знают и кто из них был в Москве, в Третьяковской галерее. Чаще всего подходят ученики пятых и шестых классов.

Оказывается, что в Москве были все, а вот в Третьяковской галерее почти никто не был, и художников не знают. Кто-то с трудом вспоминает, что видел какого-то художника по телевизору. После короткой лекции о русском искусстве неожиданно заговорил самый молчаливый из компании.

– Я знаю одного художника, – заявляет он, – этот художник когда-то давно жил в Борисоглебе и рисовал его. У нас дома есть про него книжка, которая называется «Зеленые купола», а фамилия этого художника Стекольников.

Это было для меня так неожиданно, что я некоторое время думал, надо ли признаваться, но решил, что эффектнее концовку нашей беседы не придумать. Поэтому, оставив возможность почитателю моего творчества исправить ошибку, спросил, может быть, книга называется «Изумрудные купола»? И когда мальчик подтвердил, я признался в авторстве: сказал, что книжка моя, а фамилия моя Стекольщиков. Это вызвало бурную реакцию ребят.

Нет, что ни говорите, а художнику необходимо признание. Да и после таких общений, кажется, у меня появляется популярность.

На смену мальчишкам подходили девочки. Они обязательно здоровались и спрашивали разрешения посмотреть. Но не только вежливость отличала девочек от мальчиков. Многолетний опыт общения с детьми дает мне возможность делать некоторые обобщения. Если у мальчишек при встрече с художником явно читается на лицах любопытство, то у девочек – восторженное выражение. Мальчиков больше всего интересуют детали, их привлекает точность, и они находят ошибки в отсутствии каких-то второстепенных предметов, которыми я за ненадобностью пренебрег.

– А антенну будете рисовать? – непременно спросит кто-нибудь из ребят, глядя на изображение дома.

Девочки более всего реагируют на цвет. Их приводит в восхищение многообразие цветовых оттенков, они интересуются, где и как меня учили смешивать краски.

Конечно же, мальчиков приводит в восхищение конструкция этюдника, им хочется знать, для чего мне много кистей, что я делаю тонким изогнутым ножичком – мастихином, и что за жидкость в масленке. Если их приводит в удивление количество красок, то девочек – разнообразие цветов.

Мне кажется, что природа одарила мальчиков в большей степени чувством рисунка, а девочек – чувством живописи. Боюсь, со мною не согласятся художники мужского пола, ведь их – большинство. Но прошу учесть, что я говорю не о художниках, а о детях.

Если можно как-то защититься от солнца, дождя и ветра, то от детей никуда не спрячешься. Судя по тому, что лавина детей нарастала, моя популярность грозила перейти в знаменитость. А если серьезно, то я торопился довести работу до конца и поскорее покинуть это беспокойное место. За все время, кроме детей, ко мне никто не подходил, если не считать одного человека.

В тот момент, когда я наслаждался редким одиночеством, очевидно, в школе еще не кончились занятия, с дороги на насыпь свернул «Жигуленок» и медленно направился в мою сторону. Подъехав близко ко мне, машина остановилась. Пожалуй, тут не обойтись без журналистского шаблона: из нее вышло лицо кавказской национальности и направилось ко мне. Я бы не употребил этого шаблона, если бы смог определить, кто это был – грузин, армянин, азербайджанец, чеченец или абхазец. Единственное, что я мог понять, это то, что он провинциал, потому что все кавказские горожане хоть и с акцентом, но свободно говорят по-русски.

Сначала он молча смотрел на то, что я здесь делаю и очевидно, ничего не поняв, заговорил со мною на незнакомом языке, в который вставлял исковерканные русские слова, свою очередь я тоже ничего не смог понять. Тогда он, заискивающе улыбаясь золотыми зубами, попытался сформулировать свой вопрос, употребляя только русские слова.

– Атэц, рынак дэлаешь?.. Мы здэс хатым… будэм тэбя уважат…

Очевидно, он принял меня за устроителя рынка и хотел наладить деловые отношения. А может, и отблагодарить, если я помогу ему застолбить место.

– Я не рынок, я – художник, – сказал я, показывая картину.

– Зачэм художнык, мы рынак хатым, – не понял он и, удивляясь моей несговорчивости, пожал плечами и пошел к машине. Оставив меня в облаке пыли, машина скрылась…

Едва осела пыль, и я проявился как на фотографии, меня охватило чувство тоски и одиночества. Я почувствовал себя стоящим на дне искусственного водоема, который может быть уже завтра будет затоплен водой.

Какое тут может быть творчество? Какой разговор с Богом? Метастазы рыночной экономики уже охватили землю, на которой я стоял. Будущий хозяин рынка так и сказал: художник не нужен, нужен рынок.

Кому нужны мои переживания, преодоления трудностей, творческие усилия, да и нужны ли картины, в которых я пытаюсь выразить свои хрупкие чувства?

Но ведь детям интересно то, что я делаю. Может быть, даже, им это интереснее рыночной торговли. И если не я, то кто откроет в их душах потайную дверцу в мир искусства, в мир высшего предназначения человека?

Эти вопросы не только отвлекли меня от живописи, но и привели в такое возбуждение, что могло быть заметно со стороны. Придя в себя от такой мысли, я почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Я оглянулся. В трех шагах от меня стоял мальчик. Это был необычный мальчик, не похожий на тех суетных мальчишек, что постоянно окружали меня. Я не слышал, как он появился, однако его присутствие внесло успокоение. Он ни о чем не спрашивал, не пытался подойти ближе, сохраняя определенную дистанцию. Мне не было слышно даже его дыхания и я подумал, что он также беззвучно исчез, но, обернувшись, нашел его на том же месте. На этот раз я успел его рассмотреть.

Худощавый, русоволосый мальчик лет одиннадцати был одет в простую несовременную одежду. За его спиной виднелась большая вязанка зеленой свеженакошенной травы, которую он удерживал двумя руками за конец веревки. От этого мальчик слегка наклонился вперед. Но, очевидно, ноша была не тяжела, потому что он не стремился положить ее на землю.