Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.

345

лицо, но увидев Гека, он вдруг поставил кошелки на землю, раскинул руки и сказал — восторженно и изумленно:

— Какой красивый белый человек!

НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ –

Это бывает не часто. Но сегодня подступило. Опять я вспоминаю свою выписку из онкологической клиники.

Я уже сижу во дворе в инвалидной коляске, а из в окон смотрят люди в больничной одежде и кричат:

— Не возвращайтесь! Не возвращайтесь!

Наверное, так кричали Орфею, выходящему из ада:

— Не оглядывайся! Не оглядывайся!

А он оглянулся.

А озеро внезапно на меня

Выходит из сумятицы сосновой.

Опять купанье красного коня —

Не озеро, а детство вышло снова.

Журнальная картинка на стене,

И мама наклоняется ко мне.

Не надо детства, юности не надо,

И памяти, и трупов на снегу…

Прозрачная озерная прохлада,

Я возвращаться в это не могу!

Журчит вода, как в давнем полусне,

И мама наклоняется ко мне.

Я памяти своей не понимаю —

Зачем ей жить и жалить без стыда?

И я друзей далеких обнимаю,

Которых не увижу никогда.

А кто-то уезжает на коне

И мама наклоняется ко мне.

346

ЮРИЙ СЕРГЕЕВИЧ РЫТХЕУ –

Пожалуй, самая любопытная фигура в ленинградском Союзе писателей — Юрий Сергеевич Рытхеу.

Это удивительный сплав культуры и дикости, обаяния и отталкиванья, широты и скупости, цинизма и немного притворного, почти детского простодушия.

Советская власть дала ему все. Если бы не произошла в 17-ом эта заварушка, он жил бы в грязной яранге, бил нерпу, мазал лицо тюленьим жиром и говорил по-русски несколько слов.

Сейчас он секретарь Ленинградского отделения, член Правления Союза писателей СССР, символ советской национальной политики, один из самых богатых людей нашего города.

На секретариате даже обсуждался вопрос, что три писателя — Гранин, Шестинский и Рытхеу — заработали за год слишиком много (около миллиона), и что это вроде бы неприлично.

Зa гнилым штакетником, среди подпирающих небо сосен, скромно расположились четыре дачки — невзрачные и совершенно одинаковые. Тесные одноквартирные домики Литфонд поделил пополам — на две семьи.

В 75-ом году мы неожиданно узнали, что нашим новым соседом будет Рытхеу.

Почему такой Крез, такой немыслимый богач удовольствовался столь жалким помещением? Из жадности? Совсем нет.

По капризу первого секретаря обкома Романова ни один ленинградец не имеет права приобрести дом в Курортном районе, не лишившись городской прописки.

Рытхеу мог бы скупить весь переулок Осипенко. Однако, "хоть видит око, да зуб неймет". Ничего не поделаешь, закон.

Новые соседи — всегда тревожно. Но нас успокоили:

— Да не бойтесь вы! Вам повезло. В ленинградском Союзе Рытхеу — единственный европеец.

347

Он действительно проявил необычную для писателя воспитанность. Первые слова были:

— Можно, я пройду поздороваюсь с Левой?

А за ним цепочкой потянулась знакомиться семья: жена Галя и дети, все уже взрослые — Сережа, Саша и красотка Оля, которой мы тут же подарили сиамского котенка.

К приезду Рытхеу я подготовился: поворочал глыбы его книг, поворошил журналы и, надо сказать, неподдельно огорчился. Прежде всего, это было неталантливо. Громада этнографии без всякого художественного отбора навалилась на сюжет, лишая произведение динамики.

Минут через сорок у меня начинало ломить скулы и просил Лилю: "Долистай и расскажи своими словами".

Поэтому я был ошеломлен, когда в ответ на расспросы о современном Севере, Юрий Сергеевич обрушил на меня каскад поразительных историй. И каждая из них была новеллой — короткой, с неповторимыми характерами: и количеств таких новелл казалось неисчислимым.

— Юра, — спросил я (через пару дней мы перешли уже на ты), — почему ты этого не записываешь?

Он усмехнулся:

— А зачем?

— Как зачем? Такие блестящие миниатюры! И абсолютно готовые.

Он опять усмехнулся:

— Ну и что! Ведь их не напечатают. Я знаю, какой товар нужен.

Меня резанула его фраза, но я продолжал:

— Ты ведь можешь писать вперемежку: неделю роман, неделю рассказы. Не хочешь писать, начитывай на магнитофон.

— А зачем?

— Ну напечатают когда-нибудь.

— Когда? После моей смерти? Мне это безразлично.

И повторил:

— Я знаю, какой товар нужен.

Я не удержался:

348

— Мне кажется, что ты человек необыкновенно высоко поднятый советской властью, но ею же и загубленный.

Он третий раз усмехнулся, явно польщенный.

Попробую пересказать несколько историй.

У чукчей обостренное чувство совести. Один из них проштрафился — напился или подрался: других провинностей не бывает.

Секретарь райкома — русский — долго его распекал:

— И тебе не стыдно! Все тебя уважали. Что ты скажешь соседям? Как ты будешь глядеть в глаза детям и жене?

Чукча пошел домой, снял со стены винчестер, перестрелял всю семью и застрелился сам.

Секретарь райкома потом хватался за голову:

— Что я ему сказал? Ну что я такого ему сказал?

Вторая история, к счастью, завершилась благополучно.

Начинается она, примерно, так же. Пожилой чукча в чем-то провинился. Он был членом партии с большим стажем, и племянник-комсомолец повез его на бюро обкома. Дядя перетрусил и по дороге спрашивал племянника:

— Что они со мной сделают?

Тот утешил:

— Да ничего тебе не будет. Поставят на вид — и все.

Дядя на беду оказался культурным. Он даже слышал краем уха про гражданскую казнь Чернышевского.

Он ясно представил себе, как его поставят "на вид", в центре города, почему-то у памятника Ленину, и все будут пpoходить мимо и плевать наказанному в лицо.

Они остановились в гостинице и племянник на минуту отлучился. Когда он вернулся, дядя уже совал голову в петлю.

И еще одна история — смешная.

Знатный оленевод, орденоносец впервые приехал в Магадан. Там его окружила толпа цыганок. Они кричали:

— Молодой! Красивый! Давай погадаем! Позолоти ручку!

Чукча, никогда не видевший цыганок, попятился и сказал:

— Товарищи! О чем гадать? План мы выполнили, в обкоме о нас знают. О чем тут гадать?

349

Про свое детство Рытхеу рассказывает скупо, но все же рассказывает.

До двенадцати лет он не знал русского языка. Дети играли в русских, как наши — в индейцев.

Первый город, в котором Юра побывал, — Магадан. Главное и ужасное впечатление — нищий, протягивающий руку за милостыней.

— У нас такого не случалось. Одинокие старики жили по очереди в каждой яранге. Их кормили и никогда не обижали.

Рытхеу исполнилось уже четырнадцать, когда всех мужчин кроме стариков и больных, внезапно арестовали. Сквозь слезы и проклятия перепуганных женщин их погнали на пароход и отвезли в бухту Лаврентия — строить аэродром.