Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.

Лиля: А я сообщаю, что больше я вам живая в руки не дамся. Я подниму такой крик, что сбегутся все соседи. Здесь живут не одни трусливые члены Литфонда — тут сни-

397

мают дачи профессора, инженеры и другие нормальные люди. Пусть посмотрят, как вы силой вытащите Льва Савельевича из постели. Когда его понесут, он даже ноги не сможет подгибать, как Борисов.

Павел Константинович ( притворно ): Какой Борисов?

Лиля: Сами знаете… Тот, которого запихнули в самолет и выслали из Ленинграда в Австрию.

Павел Константинович ( с раздражением ): Вы хорошо осведомлены. Но я снова должен сказать, что мы не полномочны отменять решения общественности. Что же касается меня, то я занимаюсь исключительно Олимпиадой.

Лиля ( перебивая ): Ну вот что! Если это беззаконие действительно согласовано с вами, я требую, чтобы за нами прислали не автобус, а машину из КГБ (ваши парни по крайней мере вежливы), и чтобы везли нас не на Бронницкую, а прямо на аэродром, а оттуда — в Вену.

Павел Константинович: Господи, что вы еще придумаете!

Лиля: Да-да, в Вену… Пора кончать это издевательстве Сидим, как в осаде. Рытхеу каждый день встает на стульчк и следит за нами в окошко уборной.

Павел Константинович ( не может удержаться от смеха ) Почему на стульчак? Я капитан КГБ, а ни разу…

Лиля: Вы его спросите — почему. Может быть, он считает что он майор Пронин?

Павел Константинович: Ну я не знаю, как с вами разговаривать.

Лиля: А вы дайте адрес — я вам напишу.

Павел Константинович: Лидия Викторовна, какой адрес!

Лиля: Тогда я Андропову напишу. На всякий случай извещаю, что сегодня я дала телеграммы главному прокурору города и в Союз писателей РСФСР.

Павел Константинович: Ох, Лидия Викторовна, вашу бы энергию…

Лиля: Да на Олимпиаду!

Павел Константинович ( ошарашенно ): При чем здесь Олимпиада?

Лиля: Я думала, в вас хоть что-то осталось. Помните,

398

говорили, что хотели бы нам помочь и рады были бы даже чемоданчик до самолета донести.

Павел Константинович ( отчаянно ): Лидия Викторовна, перестаньте меня цитировать! — ( с намеком ): — Хорошо, что нас никто не слушает.

Лиля ( не обращая внимания ): А насчет Литфонда, так вы же сами говорили, что Союз писателей скверная организация.

Павел Константинович ( сдается ): Ну ладно… давайте мне фамилию вашего директора.

Лиля: Мустафаев.

Павел Константинович: Он что — татарин?

Лиля: А вы что — расист?

Павел Константинович ( взвыл ): Лидия Викторовна! — ( после паузы ) — Знаете что… Если у вас еще будут просьбы или вопросы, пускай ко мне звонит Лев Савельевич.

Утром я проснулся от осторожного стука в балконную дверь — словно мышка поскреблась. В комнату чуть ли не на цыпочках вошли Мустафаев, литфондовский инженер — смешной и милый парень, тоже, кстати, нацмен — и с ними третий: человек с довольно приятным лицом.

Человек с довольно приятным лицом поздоровался и сказал:

— Лев Савельевич, мы приняли по поводу дачи принципиальное решение, но если вы не хотите выезжать, — тут он развел руками, — никто вас не гонит, милицию мы вызывать не будем.

— Нет, это мы вызвали бы милицию, — вступила Лиля.

— Между прочим, вы не представились.

— Извините, — смутился человек с довольно приятным лицом, — я председатель правления Литфонда.

— А фамилия?

Он помялся, но все же выдавил:

— Помпеев.

— Странно, — удивилась Лиля, — Юрий Помпеев? Почему же вы боялись назвать фамилию? Я от многих слышала, что Помпеев — человек вполне порядочный.

399

Настала моя очередь.

— Вы председатель правления, следовательно присутствовали на секретариате. У меня только два вопроса.

— Пожалуйста, Лев Савельевич.

— Решение о моем исключении принято единогласно?

— Да.

— Гранин был?

Ужасно ему не хотелось отвечать, особенно при свидетелях. А куда денешься? И не поднимая глаз, он пробормотал:

— Был.

Тогда я немного поговорил.

— И не стыдно! — сказал я. — Исключили заочно… трусливо, незаконно… Не могли приехать… Здоровые мужики… Прислали хулиганскую телеграмму…

Помпеев молчал. По-моему, ему и вправду было не по себе. (Если бы так! Хоть одному бы — и то легче!) Потом он сделал знак своим:

— Ну, мы пойдем…

И вдруг — я ушам не поверил:

— Желаю вам всяческого благополучия. И главное — здоровья.

— Если бы это были не вы, — сказал я, — я посчитал бы ваши слова насмешкой. Ведь вы же лишили меня всего, даже медицинской помощи.

Но на этот раз он не отвел взгляда.

— И все-таки, — повторил он настойчиво, — желаю вам всяческого благополучия.

И они ушли.

КНИГИ, КНИГИ

Трудно продавать вещи. Продаешь, как предаешь. Будто они живые существа. Будто (да так оно и есть!), в сговоре с будущим, навсегда расстаешься с прошлой радостью, прошлой любовью, со всей своей прошлой жизнью — а что мы без нее?

400

И почти не торгуешься — совестно перед вещами.

А как вещи мои выносили,

Все-то вещи по мне голосили:

Расстаемся — не спас, не помог!

Шкаф дрожал и в дверях упирался,

Столик в угол забиться старался

И без люстры грустил потолок.

А любимые книги кричали:

"Не дожить бы до этой печали!

Что ж ты нас продаешь за гроши?

Не глядишь, будто слезы скрываешь,

И на лестницу дверь открываешь —

Отрываешь живьем от души".

Книги, книги, меня не кляните,

В равнодушных руках помяните,

Не казните последней виной.

Скоро я эти стены покину

И, как вы, побреду на чужбину,

И скажите — что будет со мной?

ГАЛИЧ-

Я помню, как за полгода до своего исключения из СП Галич сидел у моей постели, гладил меня по голове и говорил: "Ну мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем".

Мне рассказывали потом: когда надвинулось неотвратимое, он, спустившись к машине, рыдал посреди огромного московского двора.

"Мы-то с тобой, Левочка, никуда не уедем"! — это звучало, как заклинание.

Никто не хотел уезжать. Никто не хотел умирать.

И вот он уехал, и умер. А теперь уезжаю я. И — кто знает! — может быть, это и есть начало моей духовной смерти?

401

ФИМУ ЭТКИНДА ЗНАЕТЕ?-

В последний свой приход (а было их три) Павел Константинович попросил:

— Вы уж не пишите там обо мне: мне все-таки работать. Работать? А какая его работа — топтать моих друзей? Что произойдет с ним, когда эта книга выйдет в свет? Выгонят? Пусть — может быть, еще душу спасет. Хотя, вряд ли. Первая судьба, которую он сломал, как сухой прут о колено, была его собственная.

А пока — смотрите, как он старается!

Моему другу химику он сказал:

— Я задал вам вопрос, и ответ будет лакмусовой бумажкой вашей искренности.

Перед филологом щегольнул россыпью иностранных слов. Однако, не без конфуза: вместо слова «катарсис» употребил слово "экзерсиз".