Андрей Жариков - Полигон смерти

Подполковник уже после моего отъезда с полигона тяжело заболел и умер. Быть может, высокие дозы радиации, которые получал танкист, неизбежно ускорили развитие болезни. Хотя врачи отрицали лучевую болезнь. Семья Михаила Николаевича, уезжая из городка, не могла взять с собой Рекса, и красный сеттер опять оказался в виварии… А конец и псов, и верблюдов, и других подопытных животных не мог быть утешительным. Правда, мой хороший друг военный ветеринар А.А.Мальков позже говорил мне:

— Разве я позволил бы отвезти его на поле? Он доживал в виварии…

В средней школе городка, небольшой и единственной, учились дети офицеров и вольнонаемных сотрудников полигона. На ее печати для документов значилось: «Московская школа No 1».

Один офицер рассказал мне о курьезе, случившемся с его сыном. Закончил парень десятилетку и поехал сдавать экзамены в Московский полиграфический институт. Сдал успешно. На приемной комиссии у него спросили, где находится его школа No 1 и кто там директор. Абитуриент смутился, ответил, что сказать об этом не имеет права. Комиссия усмотрела нечто неладное, и паренька не приняли в институт. Пришлось отцу срочно вылетать в столицу и несколько дней улаживать дело…

Нашей дочери пока не грозила такая опасность. Но подстерегала другая: радиация. Впрочем, не только ее, но и сынишку и жену.

Мы в то время не знали уровня радиоактивного фона в городке, но он постоянно повышался — и за счет пыли, приносимой частыми бурями с Опытного поля, и «с помощью» огромного количества автомашин, возвращавшихся с площадок.

Дозиметрического контроля на въезде в гарнизон в то время не существовало. Он устанавливался только в дни испытания бомбы на выезде с Опытного поля. Частенько контролеры-дозиметристы останавливали наши машины с загрязненными радиоактивной пылью колесами и низом рамы. Через несколько дней, когда место взрыва уже не имело высокой радиации, контроль снимался, но мы сами привозили радиоактивную пыль в городок, заносили ее на своей одежде и обуви. Не располагая дома ни дозиметром коллективного пользования, ни индивидуальным контрольным прибором, не знали об уровне радиации в своих квартирах.

Но он, несомненно, был. Где-то меньше, где-то больше, но был.

После семимесячного житья в городке дочь и жена стали болеть, у сынишки позже появилась близорукость. Жена, до того цветущая, здоровая, не знавшая врачей, получила болезнь печени, не все благополучно стало и с анализом крови. Можно ли подозревать воздействие радиоактивности? Не знаю. Явных признаков лучевой болезни ни у моей семьи, ни в других семьях ни разу не отмечалось за все три года, пока я служил там. Возможно, повлияли климатические условия, отсутствие овощей, фруктов, молока.

Если бы кто-либо из жителей городка пострадал от радиации, стало бы известно всем. Да, уровень радиоактивного фона в период наземных испытаний был повышенный. Лично мне приходилось производить замеры дозиметрическими приборами и убеждаться в этом лично. Однако это никого не пугало, поскольку нам не было известно о случаях лучевой болезни в городке. Но предпосылки к этому имелись, хотя в то время нас они не беспокоили.

Но достаточно было одной, не видимой глазом радиоактивной частичке попасть в кишечник, легкие, на слизистую, чтобы заполучить болезнь. Такое могло произойти с любым жителем нашего городка, тем более в той обстановке строгой секретности, когда широкой разъяснительной работы не проводилось и население не соблюдало всех мер предосторожности. У меня было и остается мнение, что опасность массового радиоактивного заражения жителей городка даже при наземном атомном взрыве на удалении семидесяти километров, когда радиоактивное облако уходило в другом направлении, было невозможно. Ведь все подтверждается в конечном итоге опытом. Десятки раз мои сослуживцы находились в районе взрыва атомных и водородных бомб, приезжали на Опытное поле, когда земля еще прожигала резиновые сапоги.

Многие офицеры жили не только в городке, но и какое-то время на пункте «Ша», удаленном всего лишь на пятнадцать — двадцать километров от эпицентра взрыва. Некоторые семьи жили на полигоне десять — тридцать лет, и никто не может сказать утвердительно, что кто-то из этих людей страдал лучевой болезнью. Среди равных мне по возрасту военных знакомых гораздо больше умерло тех, кто никогда не был на

полигоне. И наоборот, я мог бы назвать много своих товарищей, которые неоднократно подвергались облучению, чаще и дольше других находились на зараженной местности, однако здравствуют и сейчас, пережив своих друзей, служивших в Москве. Это вовсе не означает, что радиоактивность совсем безопасна и ею можно пренебрегать.

В Хиросиме и Нагасаки тысячи людей умерли от лучевой болезни, совершенно не пострадав от ударной волны и светового излучения; радиоактивный дождь отмечался на удалении сотен километров от эпицентров взрывов. У четверти женщин, перенесших лучевую болезнь, случились выкидыши. Еще у четверти родившиеся дети умерли в первый год жизни.

Подобных бед на нашем атомном полигоне не было. Ни одно радиоактивное облако не прошло над городком атомщиков, ни одна автомашина, зараженная выше допустимых уровней, не могла проскочить через КПП без дозиметрического контроля. И все же полной безопасности гарантировать было нельзя.

Радиоактивные вещества и испускаемые ими ионизирующие излучения не имеют цвета, запаха, а скорость их распада не может быть изменена какими-либо физическими или химическими методами, что затрудняет соблюдение мер предосторожности и ликвидацию проникших в организм мельчайших радиоактивных пылинок.

Морозы с приходом нового, 1955 года усилились. Солнце светило ярко, однако ртутный столбик термометра за окном показывал днем более двадцати, а ночью до сорока градусов ниже нуля. В такие морозы на Опытное поле никто не выезжал: опасно в пути, да и надобности в этом не было. Правда, химики изредка ездили для уточнения уровня радиоактивного заражения земли под снегом, брали пробы самого снега, но результаты не обнародовали. Во всяком случае, зимой уровень радиоактивного заражения наших площадок был значительно ниже.

Сектор радиоактивных измерений возглавлял опытный военный химик полковник Григорий Крылов. В его секторе было три отдела: радиационной разведки и безопасности, радиационно-химический и радиометрический. Названия говорят сами за себя. Сотрудников сектора у нас именовали «радиохимиками». Они постоянно знали уровень радиоактивного заражения Опытного поля не только в любой точке, но и на большом удалении от полигона. В лаборатории подполковника Е. С. Демента давались оценки тысячам проб. С точностью до многотысячной доли рентгена проверялись продукты питания, травы, грунт, ткани, горючее и так далее. Одним из поставщиков проб для лаборатории была группа тыла. Лабораторные данные мы помещали в отчетах.