Борис Вадимович Соколов - Буденный: Красный Мюрат

Но и останься Буденный в стороне от возможного восстания Конармии, по головке бы его все равно не погладили. Семен Михайлович был нужен советской власти постольку, поскольку за ним шли красноармейские массы. Если бы конармейцы отвернулись бы от Буденного, для большевиков он бы превратился в балласт. Его могли бы спокойно обвинить в «контрреволюционных настроениях» и потворстве грабежам и погромам и расстрелять, как Думенко или, позднее, Миронова. Или, в лучшем случае, перевели бы на какую-нибудь малозначительную должность, означавшую конец карьеры.

Думается, Буденный в тот момент прекрасно сознавал, как много поставлено на карту. Он понимал, что если не расправится беспощадно с бандитами в Конармии, то навсегда лишится доверия со стороны политического руководства. Но в то же время Семен Михайлович чувствовал, что расправу с непокорными надо провести так, чтобы не лишиться доверия ни самих наказанных (разумеется, тех, кто остался в живых), ни других конармейцев. Несколько десятков зачинщиков расстрелять было необходимо – как для острастки остальных, так и для того, чтобы продемонстрировать прибывшей из Москвы комиссии, что Реввоенсовет Конармии решительно борется с бандитизмом. Зато остальных, в том числе командиров, он предпочел помиловать и дать возможность заслужить прощение в новых боях. Соратник Буденного генерал-полковник Ока Городовиков через много лет после Гражданской войны свидетельствовал: «Батька своих людей не сдавал».

И тут очень помогла легенда о вражеской агентуре, будто бы ответственной в первую очередь за погромы и убийства. Русский человек, как, наверное, и представители других народов, очень не любит признавать себя в чем-либо виновным, а уж тем более – в грабежах, убийствах, насилиях. Куда удобнее переложить ответственность на каких-нибудь внешних врагов. Буденный и Ворошилов эту народную психологию прекрасно знали, и Семен Михайлович использовал довод о вражеской агентуре сполна. Конармейцы, не слишком обремененные образованием и критическим мышлением, охотно поверили командарму, что во всем виноваты «агенты Врангеля и Петлюры», и даже с энтузиазмом выдали зачинщиков, очевидно, предназначавшихся на роль этих агентов и частью расстрелянных еще до приезда московской комиссии.

А вот если бы 6-я дивизия не подчинилась приказу Реввоенсовета, а бойцы Особой кавбригады отказались бы стрелять в мятежников и, хуже того, перешли бы на их сторону… Наверное, при одной мысли о таком развитии событий у Буденного мурашки по коже бы побежали. Но пронесло.

Еще раз повторю, что Семен Михайлович был косноязычен. Но именно он, а не Ворошилов умел заставить бойцов слушаться своей воли, что блестяще продемонстрировал 11 октября при разоружении 6-й дивизии. Вероятно, в интонациях его голоса, в самом внешнем виде бравого драгунского унтера с пышными усами было что-то такое, что завораживающе действовало на бойцов. Что-то неуловимое, что не передают ни фотографии, ни мемуары.

Стоит отметить, что и насчет самой московской комиссии в мемуарах Буденного немало лукавства. Из третьего тома «Пройденного пути» можно понять, что комиссия состояла всего из трех человек – Калинина, Луначарского и Семашко. Кажется, можно объяснить, почему выпали из ее членов Каменев и Преображенский, участвовавшие в антисталинских оппозициях и к моменту публикации мемуаров не реабилитированные ни в судебном, ни в партийном порядке (их реабилитация произошла только в годы перестройки). Однако почему Буденный пропустил вполне правоверного ленинца-сталинца Д. И. Курского, ни в каких оппозициях не замешанного и благополучно умершего своей смертью в Москве еще в 1932 году? А вот почему. У милейшего Дмитрия Ивановича была плохая должность – нарком юстиции. Приезд Луначарского вполне можно было объяснить тем, что он озаботился постановкой в Конармии партийно-пропагандистской работы, приезд наркома здравоохранения Семашко столь же легко было связать с необходимостью наладить санитарное дело в Первой конной. Наконец, приезд Калинина тоже по-своему укладывался в логику снабженческих проблем. Давний друг Конармии, что специально подчеркивал Буденный, и, что еще важнее, формальный глава советской власти, мог здорово помочь со снабжением Конармии всем необходимым. Во всяком случае, Семен Михайлович пытался убедить своих читателей, что Михаил Иванович именно за этим приехал в Первую конную. Ну и, конечно, чтобы выступить на митингах перед бойцами, рассказать им о последних новостях внутренней и внешней политики.

На самом-то деле комиссия приехала в первую очередь снимать стружку с Реввоенсовета Конармии и наметить контуры будущего суда и расправы над уличенными в бандитизме. Вот для чего и потребовался нарком юстиции. И фактическим главой комиссии был не Калинин, а Каменев – единственный из всех членов комиссии полноправный член Политбюро (Калинин тогда был только кандидатом). Поэтому именно мнение Льва Борисовича в Москве было решающим для судьбы руководства Конармии. Но тучи над Буденным и Ворошиловым рассеялись, их действия в целом признали правильными, ответственность за эксцессы конармейцев переложили на низшее звено и мифическую «белогвардейскую агентуру».

Между тем руководство Красной армии весьма тревожило состояние Первой конной, которая должна была стать главной ударной силой в решающем наступлении на Врангеля. В отчете политуправления Реввоенсовета республики за июнь – октябрь 1920 года особо подчеркивалось, что «буденновцы, заменившие красноармейские части, ознаменовали свое прибытие погромами». В результате население «напугано налетами и дебошами нашей кавалерии, но в душе озлоблено так, что тыл неблагонадежен и представляет собою серьезную угрозу для армии».

В связи с этим командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе писал Ленину о необходимости «принятия срочных мер по приведению в порядок в политическом отношении Первой Конной армии», поскольку «в лице ее мы имеем большую угрозу для нашего спокойствия в ближайшем будущем». Показательно, что еще в период Польской кампании В. И. Ленин передал через Берзина в адрес РВС Юго-Западного фронта убедительную просьбу: «Не делать из Буденного легендарного героя и не восхвалять его как личность в печати… так как это очень пагубно влияет на него». Как в воду глядел Ильич!

По состоянию на 2 октября 1920 года Первая конная армия имела 1577 человек комсостава, 13 967 бойцов-кавалеристов, 2621 пехотинца, 34 500 лошадей, 58 орудий, 260 пулеметов, три бронепоезда, одну бронелетучку, три автобронеотряда и 20 самолетов. Но только за октябрь из Первой конной дезертировали 1200 бойцов. А еще несколько тысяч, сведенных в маршевые полки, признавались не вполне надежными. Но все равно Конармия, пополненная людьми и лошадьми, обеспеченная продовольствием, фуражом и боеприпасами, представляла собой грозную силу. Вот только дух большинства бойцов был уже не тот, чем, скажем, в начале польского похода. Да и не так много конармейцев из этого похода вернулось.