Лев Копелев - Хранить вечно

Тадеуш Ружаньский, подпоручик Армии Крайовой, заканчивал гимназию уже в оккупированной Варшаве. Гимназия была подпольной, и почти все гимназисты-старшеклассники стали бойцами Сопротивления. Тадеуш командовал взводом в дни Варшавского восстания осенью 1944 года. Он рассказывал – и слезы дрожали в голосе, – как в первый день они собрались во дворах, в квартирах, на пустырях, за стенами разрушенных домов – все до одного, никто не опоздал! – и точно в назначенный час вышли на улицу и запели «Молитву Тобрука», только вместо «Тобрука» пели «Варшава».

Отряд, в котором дрались остатки его взвода, отступал уже в самые последние дни по канализационным трубам. Там, под землей, их настиг приказ генерала Бур-Комаровского о капитуляции. С ними был немец-перебежчик Ганс – «Ганс з Берлину». Он пришел к ним в конце второй недели восстания и сказал, что он сын коммуниста, казненного гитлеровцами, что сам был юнгкоммунистом и хочет воевать против фашизма.

…Разумеется, мы не могли ему поверить, мы смотрели на него и видели проклятый немецкий мундир, слышали проклятую швабскую речь. Он понял и сказал: «Я вижу, что вы не можете мне поверить, и это справедливо.

Так вы проверьте меня. А для этого незачем давать мне оружие. Вам очень вредят «голиафы» (самоходные мины), вы не умеете от них отбиваться, они разрушают баррикады и дома. Я покажу вам, как можно остановить голиаф и потом захватить его. Для этого мне нужны клещи-острогубцы или саперный топорик, а ваши парни пусть держат меня на мушке…»

Мы согласились, и в тот же день, когда на нашем участке против большой баррикады услышали, как опять урчит проклятый «голиаф», двое наших со «стэнами» (автоматами) и Ганс с тесаком и клещами пошли ему навстречу, вдоль стен домов, перебегая от дерева к дереву, – там улица была очень красивая, тенистая, в каштанах. «Голиаф» с виду как танкетка, маленькая, низкая, без башни, просто железный ящик на гусеницах; ползет, урчит, упрется в мишень – в ДОТ или в заграждение – и как ахнет полтонны взрывчатки – целый дом в кучу кирпича. А Ганс выскочил на него сзади и сразу тесаком обрубил провод. Немцы их, оказывается, как собак, на поводке пускали. И все управление, и взрыв производили электрически по проводу. Как только Ганс его обрубил, «голиаф» остановился и замолк. А наши все, кто на баррикаде и в домах были, стали кричать «ура», «виват» и такой огонь открыли, что мы немцев на целый квартал отбросили. Потом Ганс показал, как разоружать «голиаф» и как из той же взрывчатки мины и гранаты делать… Тогда мы ему поверили, приняли, как брата, только он не хотел носить значок белого орла, а носил белокрасную ленту – и польская, и все-таки красный цвет есть. Кто-то достал ему красноармейскую звездочку, он был очень рад. Он захватил еще дюжины полторы «голиафов», а наши хлопцы научились не хуже. Так вот, когда пришел приказ о капитуляции, он был с нами. Приказ нам принес польский офицер, а его сопровождали немцы. Мы очень измучены были, много раненых, все голодные, в вонючей грязи, простуженные, хриплые, злые от бессонницы, одуревшие… Но мы стали говорить, а как же с Гансом, ведь нельзя ему в плен с нами, его замучат, а мы не можем предавать такого товарища. Он догадался, что о нем разговор, он к тому времени уже понимал попольски, правда, немного, но тут и без того догадался и сказал: «Камрады, я понимаю, вы про меня думаете, это хорошо, вы хорошие камрады, но я вам помогу». Мы не успели сообразить, что он хочет делать, а он взял две немецкие ручные гранаты, знаете, такие с длинными ручками и взрывателями на шнурках, зубами потянул за шнурки, зажал их себе крепко под мышки, отбежал подальше в угол и лег. До нас даже и осколочка не долетело, все ему в грудь. Мы потом в плену хотели вспомнить, как его фамилия была, никто не знал. Просто Ганс з Берлину… Из Берлина, а какой геройский хлопец.

Варшавским повстанцам в немецком плену пришлось тяжко. С ними обращались не лучше, чем с нашими пленными в самую трудную пору, а, пожалуй, даже хуже. Первые четыре дня вообще не давали ни есть, ни пить, раненых пристреливали, избивали всех. Их конвоировали и стерегли немецкие и украинские эсэсовцы из дивизии «Волынь», которая понесла большие потери в боях на улицах Варшавы.

У Тадеуша сохранились явственные «памятки» об этом времени. У него были выбиты все передние зубы, на голове и на теле остались шрамы от ударов прикладами и коваными сапогами. Поэтому такой необычной показалась мне сперва его внешность – очень молодые, почти ребячьи серые глаза, юношески чистый лоб и стариковское лицо, с дряблой кожей, запавшим беззубым ртом и поседевшими ломкими волосами.

После месяца голода, побоев, издевательств, когда ежедневно умирали десятки людей, обессиленных уже в последние дни восстания, а охранники не позволяли выносить трупы – «пусть больше наберется», – в лагере вдруг появилась комиссия – немецкие и польские врачи. Отбирали наиболее здоровых, таких, что еще самостоятельно ходили. И в тот же день перевели их в другой лагерь, в чистые бараки, с хорошо оборудованной санитарной частью и начали кормить, да не просто сытно, а усиленно, вкусно, давали шоколад, вино. Когда все достаточно окрепли – Тадеушу там даже изготовили вставные челюсти – начались военные занятия. Обучали свои же офицеры в старых польских мундирах. Да и всем курсантам выдали польскую форму, только сапоги были немецкие… Учили тактике партизанских боевых действий. Учителя гордо рассказывали о том, как они нападали на немцев, как они организовывали и вооружали отряды АК, создавали склады оружия, налаживали нелегальную связь. Иногда на занятиях присутствовали немецкие офицеры. Слушали с интересом, вежливо козыряли, здороваясь и прощаясь. Сначала никто ничего не понимал, радовались сытной пище, радовались, что опять в руках оружие, хоть и учебное – винтовки с присверленными стволами и без затворов. Наступила зима 1945 года. Выдали отличное теплое обмундирование. И в январе начали быстро формировать отряды. Тадеуша зачислили в отряд из 30 человек, командиром которого был майор – кадровый польский офицер, попавший в плен еще в сентябре 1939 года. Их выстроили, и немецкий подполковник с широкими лампасами генерального штаба произнес речь.

– Господа, до сих пор мы были противниками. Но германская армия умеет ценить воинскую доблесть своих противников. Мы уважаем вас за ваш патриотизм, за вашу отвагу, испытанную в самых трудных условиях. Германская армия вынуждена отступать и оставляет территорию вашего отечества. Мы знаем, что многие из вас имеют причины быть недовольными нами и всем, что они испытали во время оккупации. Но, господа, вы же солдаты, и незачем вам объяснять, что это война, вообще небывалая по размаху, по ожесточенности. После победы германской империи во всей Европе воцарится новый, разумный и справедливый порядок, достойный традиции нашей общей европейской культуры. Ведь сколько бы мы ни воевали друг с другом, мы все – европейцы. А сейчас с востока движутся азиатские орды. На вашу родину наступают те варвары, которые убивали ваших товарищей в Катыни, кто сгноили сотни тысяч поляков в Сибири, те, кто предали вас, когда вы дрались в Варшаве, сюда идут банды жидов и монголов, полчища грубых, жестоких москалей, которые полтора столетия угнетали ваш народ. Вчера еще мы были врагами. Но сегодня сама история решила по-другому. Волею истории, в интересах всех народов Европы, в интересах нашей и вашей родины мы становимся союзниками. Поэтому мы даем вам самое лучшее оружие, самое лучшее снаряжение, продукты и боеприпасы и предоставляем вам возможность с такой же отвагой и упорством, с каким вы сражались против нас, защищать теперь многострадальную Польшу от нашествия Советов.