Александр Ханин - Рота, подъем!

– Э, горишь? – разбудил меня крик сзади.

Я одернул голову и руки. От рукавиц шел уже не пар, а дым. В центре коричневые пятна означали, что одернули меня вовремя.

– Ушанку спалил, – сокрушенно сказал Хабибулаев.

– Кто спалил?

– Ты.

– Кому?

– Ты совсем дурак, сержант? Себе, – показал он рукой на мою голову.

Я снял ушанку. Прямо под кокардой был большой кусок коричнево-серого цвета. Расстраиваться не имело смысла. Лишних шапок у нас с собой не было, а в часть мы могли попасть только через несколько дней.

– Да и хрен с ней.

Махнув рукой, я стащил сапоги, развесил пропахшие потом портянки на спинке кровати и залез на койку. Потолок палатки еще не прогрелся и был покрыт тонким слоем инея. Я подул на пальцы и крупно вывел собственным теплом: "99". До приказа министра обороны об увольнении в запас должно было оставаться ровно девяносто девять дней. В это время надо было отдавать "духам" масло и сахар, требовать отрезать кусочек метра или нитки, заставлять кричать оставшееся количество дней "молодых", но ничего из этого в заснеженном поле под Москвой не было. Появилась общая апатия, смешивающаяся с раздраженностью и неприятием всего, что требовалось делать. Было чувство брошенности и никому ненужности. И только надежда на то, что в Новый Год мы будем спать в своих, уже ставшими нам родными, теплых коечках, покрытых свежим постельным бельем, была светлым лучом в этом темном, забытом

Богом месте.

На следующий день Гераничев все-таки сдержал данное накануне обещание, и погнал нашу роту в поле после обеда. Темнело быстро, и он, отправив нас "доделывать норму", пошел выгонять вместе с

Хабибулаевым БМП. Когда мы подходили к месту работы, боевая машина пехоты уже летела прямиком через поле, подскакивая на ухабах. Сверху в башне виднелся лейтенант с завязанной под подбородком ушанкой.

Минут через сорок солнце село, и Гераничев, восседая в люке наводчика-оператора, заставлял механика поворачивать БМП со светящимся фонарем на башне то в одну, то в другую сторону. Боевая машина крутилась, крутилась на одном месте и создала под собой кочку.

– Вперед! Проедь метра три вперед! – скомандовал лейтенант.

Двигатель зарычал, техника выбросила из-под себя столб снега, но не сдвинулась.

– Вперед, я тебе говорю.

Механик попытался сдвинуть машину, чуть повернув ее в сторону, но она только откидывала случайно цепляемый снег из-под гусениц, оставаясь на месте.

– Влево подай. Теперь вправо. Назад. Назад, я тебе говорю, – командовал, стоя на броне, взводный.

Хабибулаев молча выполнял команды, понимая их полную бессмысленность. Как правило, кочку зимой создавал молодой механик-водитель, не зная специфики боевой машины. Для ефрейтора

Хабибулаева это ошибка была простительной только потому, что он выполнял в точности приказы старшего и не нес ответственности за то, что произошло. Гераничев залихватски спрыгнул с машины в сугроб.

Быстро вылез на дорожку, отряхнулся и оглядел всех с высоты своего роста.

– Всем искать деревья, камни. Все, что угодно. Чего уселись? Я приказал искать!

Найти дерево в чистом поле, я вам скажу, это дело только для солдатской смекалки. Впятером мы побрели по снегу и через двадцать минут действительно нашли какую-то деревянную корягу, торчащую в овраге. Волоком мы доставили корягу к БМП, все еще крутящей гусеницами во все стороны. Оставшиеся солдаты сидели вокруг машины и наблюдали за лейтенантом. Взводный пихнул корягу под гусеницу БМП и, стараясь перекричать гул машины, дал команду:

– Хабибулаев. Давай вперед.

Счастье, что сзади машины никого не было. Коряга, выбивая снег и углубляя колею, вылетела с другой стороны боевой машины со скоростью, способной убить любого, кто оказался бы на ее пути.

Пролетев метров пять, деревяшка, провожаемая взглядами уставших солдат, утонула в сугробе.

– Значит так, Хабибулаев, – начал реализовывать очередную идею мудрый предводитель "каманчей", чем сразу поверг всех в уныние.

Похоже, что взводный нисколечко не устал от восседания на БМП и был еще полон боевого энтузиазма. Он зацепился руками за крюк впереди машины. – Я тяну, значит, на себя, а ты потихоньку газуешь.

Когда успех этой затеи оказался нулевым, взводный решил повторить процедуру, зацепившись руками на крюк сзади машины. Выхлопы газа ударили лейтенанта в, и без того изможденное от попыток сдвинуть боевую машину, лицо. Но офицер не обращал на них внимания. Он, упираясь хромовыми сапогами в притоптанный снег, стаскивал с кочки тринадцати с половиной тонную машину голыми руками, чем поверг в истерический смех большую часть присутствующего личного состава.

Абдусаматов корчился в коликах, Прохоров швырял от хохота шапку в снег, поднимал и снова швырял, я сделал шаг назад, споткнулся и грохнулся в сугроб, из которого уже не мог подняться, продолжая хохотать во все горло, благо звуки БМП заглушали нас.

– Товарищ лейтенант, – дернул я взводного за рукав, поднявшись между приступами хохота. – Она тринадцать тонн весит. Давайте я схожу и позову танкиста, ее все равно дернуть нужно будет.

– Не вздумай. Не вздумай, – перепугался лейтенант.

– Я все равно иду. Я, пока выполнял Ваш приказ по добыче дерева, полностью промок. Мне что так, что сяк сушиться надо.

– Иди, иди. Только никому не говори, что БМП застряла.

Я пожал плечами, понимая, что Бог уже спит и вряд ли поможет лейтенанту в благом деле, а больше взводному надеяться все равно не на кого. Тут же отбросил эту мысль, сообразив, что лейтенант атеист и явно будет надеяться только на собственные детские знания.

Поглядев еще раз на бегающего вокруг БМП лейтенанта, я повернулся и побрел на свет прожекторов. Через полчаса я, стащив сапоги, повесил поверх них портянки и, наблюдая, как испаряется влага, старался прогреть голые пятки о жар, идущий от нагревателей в домике операторов. Офицеры и прапорщики сидели за столом в соседней комнате и не мешали моему рассказу только что увиденного. Операторы и фельдшер хохотали, предлагая мне подлить кипяточку в жидкий, но сладкий чай.

– Ну и клоун у вас взводный, ну хохмач.

Дверь открылась, и на пороге, закрывая своей высокой фигурой звездное небо, стоял Гераничев. Сделав три больших шага, он оказался сразу в дверном проеме комнаты, где сидели офицеры.

– Товарищ майор, – поднял он руку с уже сдернутой перчаткой к ушанке. – Разрешите доложить?

– Ну? – голос у майора был уже подвыпивший и оттого добродушный.

– БМП застряла на кочке в поле…

– А чего ты мне об этом говоришь, Гераничев? Маленький, что ли?

Вон прапорщика попроси, пусть он свой танк подгонит, и дерните ее.

Не руками же ее толкать.