Александр Ханин - Рота, подъем!

– Привет, Коля. Здоров, Сань. Чего пришли?

– Пошли, выйдем, – махнул головой Гераничев.

– Ну, пошли, коль не шутишь.

Они вышли. Ко мне со спины кто-то подошел и хлопнул по спине.

– Привет, зема.

Я обернулся, уже узнав голос Шейкмана.

– Здорово, Вадя. Как дела, морда жидовская?

– Все путем. Завтра предки из Питера приедут. Заходи, похаваем.

Сам-то чего тут?

– Гера доколупался.

– О вашей дружбе все в части знают. И чего он от тебя хочет, ты же скоро домой.

– Он из меня Героя Советского Союза, по-моему, хочет сделать.

Только посмертно.

– И чего вы с ним спорите?..

– У нас вопрос только о земельной политике.

– О чем?

– Он считает, что я должен лежать в земле, а я считаю, что он.

Офицеры вошли обратно.

– Товарищ Ханин, – голос у Гераничева был строг, как у прокурора.

– Вы остаетесь здесь. Вам понятно.

– Так точно, – я мечтал только, чтобы меня оставили в покое.

– Вынуть все из карманов.

– Это еще почему?

– Это приказ. И вы на гауптвахте.

Мне даже не хотелось начинать спорить со взводным о том, кто и на что имеет право. Молча, нехотя я вытаскивал комсомольский и военный билеты, две записных книжки, два письма от мамы, фотографии и еще какую-то мелочь.

– Больше ничего нет?

– Трусы и желание, чтобы дали наконец поспать.

Гераничев сгреб все в одну кучу, свалил в какой-то пакет и вышел.

– Пошли, что ли? – сказал Тихомиров. – Вор должен сидеть в тюрьме, а забивающий на командира – на губе. Эк у меня стихи сложились. Шейкман, отведи его в камеру.

Мы вышли из комнаты начальника караула, и пошли к зданию гауптвахты, которое казалось торцом здания караульного помещения.

– Стой! Кто идет? – встретил нас часовой.

– Помощник начальника караула с… хрен знает кем.

– Помощник начальника караула ко мне, остальные на месте.

Обменявшись дежурными фразами и получив ключи от камер, Шейкман отвел меня в камеру, где не было лавки, но был очень высокий, стационарный деревянный настил.

– Я тебе сейчас еще пару шинелей кину, и нормально будет.

– Спасибо, но сейчас уже все будет нормально. Голова за день… как чугунный котелок. Еще раз спасибо.

В камере и без того было натоплено. Окна в камере не было, что сразу лишало возможности сказать, что небо в клеточку. Единственное неудобство заключалось в "лампочке Ильича", которая горела непрерывно, и выключать ее было строжайше запрещено. Настил был немного коротковат, но камера и не предназначалась для того, чтобы в ней спали, в нее сажали задержанных, с которыми надо было определиться в дальнейшем. Я растянулся по диагонали, подложив под себя шинель и скрутив из второй что-то наподобие подушки. Как только я укрылся своей шинелью, я тут же отключился. В шесть утра меня разбудил часовой:

– Товарищ сержант, вас сказано было разбудить.

– Пшел вон отсюда.

– Но мне начкара сказал…

– Ты передал? Вот и вали. Свободен, воин.

Солдат быстро выполнил команду, и я продолжил смотреть очередной сон. В этот раз мне дали поспать минут сорок.

– Не просто так тебя взводный посадил, – услышал я голос сквозь сон, – хватит дрыхнуть, подъем. Как офицера на детородный орган посылать, так ты мастак, а как за свои дела отвечать. Ты зачем Брата на три буквы послал?

– Никто его никуда не посылал. Он и так там… только ножки свесил.

– Подъем. Больше не спать. Это приказ.

– Есть! – я сделал вид, что поднимаюсь, и рухнул обратно, как только за начкаром закрылась дверь.

В этот раз я проспал часа полтора.

– Есть будешь? – Шейкман стоял в дверях с миской и ложкой. Во второй руке у него была голубого цвета пластиковая чашка, на которой лежала тарелка с пайкой масла и сахара.

– Мне же, вроде, не положено. Гера, ведь незаконно меня сюда запихнул.

– Не переживай. С "духов" не убудет. Как спалось-то?

– Нормально, если бы начкар еще спать не мешал утром.

– Гераничев звонил, просил, чтобы он тебя поднял.

– Ханин, – раздался крик в коридоре. – Ты долго тут прохлаждаться будешь? Тебя в роте заждались.

– Доем, пойду.

– Нефиг тебе жрать.

– Товарищ старший лейтенант. Я доем и пойду в роту.

– Тебе тут жрать не положено.

– Мне и находится тут не положено. Но один старший лейтенант по просьбе другого лейтенанта решил нарушить устав караульной службы и оставил без записки об аресте на гауптвахте военнослужащего. Я не знаю, что будет лейтенанту, но я точно знаю, какой нагоняй получит начальник караула, если о ситуации будет известно в полку.

– Ладно. Доешь и уматывай. Чтобы духу твоего тут не было.

– Вот это уже деловой разговор. Добавки хлеба не будет?

Я понимал, что наглею и пользуюсь безвыходностью ситуации начкара, который, нарушив все правила и инструкции, посадил меня этой ночью. Старлей ничего не ответил, и молча вышел из камеры, оставив дверь настежь открытой. Я доел перловку, запил еле теплым чаем, уже приобретающего запах пластмассового стаканчика, в который был налит, и услышал голоса в коридоре.

– Часовой, твою мать. Почему в помещении срач? Ты не можешь позвать выводных и навести тут порядок?

Громкий голос принадлежал начальнику гауптвахты старшему прапорщику Ильящуку.

– А почему дверь камеры открыта? Кто там? Алло, гараж, кто сидит кукукает?

Ильящук заглянул в дверь и столкнулся со мной нос к носу, так как я благоразумно решил покинуть это помещение раньше появления там самого прапорщика.

– Ты чего тут делаешь?

– Уже ничего.

– А чего делал?

– Честно? Спал. Спал как младенец. Мне, товарищ старший прапорщик, когда снова захочется выспаться, то я к вам сюда приду.

– Милости просим. Ты еще чего-нибудь вытвори, и я тебя сам тут на месяц упеку. А пока вали, раз без дела. Часовой, мать твою за ногу через бедро с захватом, почему посторонние в помещении?

Я вышел из здания гауптвахты, застегивая ремень поверх шинели. На дворе был белый, выпавший ночью снег, который приятно хрустел под ногами. На голубом небе светило яркое солнце, и у меня сложилось мнение, что не так и плохо иногда попадать на гауптвахту, особенно, если помначкара твой дважды земляк.

В казарме меня уже ждал Гераничев, прохаживаясь широкими шагами по коридору от оружейной комнаты к телевизору, висящему в конце расположения.

– Ханин, ты почему так поздно явился?

– Когда с зоны откинулся, тогда и…

– С какой еще зоны?

– С кичи. Вы же меня сами туда ночью посадили, как зэка-рецидивиста.

– В армии нет кичи, в армии гауптвахта.

– Как скажете, гражданин начальник.

– Товарищ сержант, Вы можете пять минут вести себя серьезно? Пять минут!! Мне надо с Вами серьезно поговорить. Пройдите в канцелярию командира роты.

Голос лейтенанта был напряженный. Он чувствовал ответственность в работе с личным составом и готов был часами проводить в душеспасительных беседах, о чем я, скажем прямо, совсем не мечтал.