Александр Ханин - Рота, подъем!

Кто может карты получить? Завтра учения офицерского состава, а карты не готовы! Кто из офицеров тут останется с картами?

– Не знаю, – пожал плечами Костин. – Мне домой надо, жена себя чувствует плохо, а завтра еще эти сборы…

– Товарищ майор, – прервал я причитания начштаба, повернувшись к

Коновалову. – Я когда в артиллерийском полку служил, был во взводе птурсистов.

– И что? – не понял майор

– Я подписывал бумаги для "секретки". У меня есть допуск. Мне все равно дежурить, я буду с ребятами. Могу помочь.

– Вот. Пожалуйста, – показал на меня рукой начштаба.

– Тогда дуй с майором Костиным в "секретку", получите секретные карты. Одна нога тут, вторая… тоже тут.

Это был мой первый наряд, когда я не спал всю ночь.

Между питьем кофе в штабе батальона, трепом с Сенедой и Романом, помощью им в склеивании карт и складывании их "гармошкой", я должен был следить, чтобы все оставались в роте, бегать на доклад к дежурному по полку и смотреть за чистотой в казарме. Сенеда и

Родионов, разложив карты на большом ящике с оргстеклом, подсвеченном снизу двумя лампами дневного света, перерисовывали схемы. На картах появлялись пути, стрелки движения, наименования и названия населенных пунктов и мест остановок.

– А что такое "Э.Е."? – спросил я.

– Экземпляр единственный, – ответил Роман слюнявя красный карандаш.

– Но ведь их тут пять штук. Какой же "единственный"? – не понял я.

– Зато у каждого только по одной, – терпеливо, как ученику школы, ответил Родионов.

– Армейская логика, – попытался я продолжить тему.

– Отстань. Если ошибусь, придется переделывать. А ошибаться нам не стоит.

– Дежурный по роте на выход, – услышал я крик дневального и выскочил к дверям. На часах было 5:30 утра. Занятый реальным делом я не заметил, как из-за горы стало подниматься солнце.

– Товарищ майор, – отдал я честь вошедшему комбату. – За время моего дежурства происшествий не случилось. Дежурный по роте младший сержант Ханин.

Комбат выслушал доклад, держа руку у козырька полевой фуражки.

Темно зеленая форма комбата, портупея с кобурой и полевая сумка давали понять, что он пришел не протирать штаны весь день в канцелярии штаба, а собирается учиться тактике на местности.

– Карты готовы? – спросил меня комбат.

– Так точно, – гордо ответил я, как будто только от меня зависел исход учений.

– Молодцы. Все карты?

– Ага. В канцелярии.

– Дежурный по роте на выход, – послышалось у меня за спиной. В проеме стоял майор Костин.

– Чего ты орешь? Рота еще спит, – остановил он пальцем, прижатым к губам, крик дневального и повернулся ко мне. – Карты готовы?

– Готовы, готовы, – ответил за меня Коновалов.

Втроем мы отправились к канцелярии штаба батальона. Сенеда, вставая с кровати, в трусах и майке, растирая шею, не одеваясь, пошел, зевая за нами.

– Молодцы, – удовлетворенно хвалил комбат. – Молодцы.

– Он нам помогал, – кивнул на меня вошедший в штаб одетый, как будто не раздевался, Родионов.

– Помогал? Так ты и карты могЁшь? – сделав ударение на "ё" спросил комбат.

– Немного, – уклончиво ответил я.

– Костин, ты слышал?

– Слышал, СерЁж, слышал, – ответил начштаба. – Давай, давай, опаздываем.

Они вышли из казармы.

– Не спи, замерзнешь, – потянулся, стоя перед окном, Родионов. -

Иди роту поднимай.

Стрелки на часах показывали шесть утра. Я вышел в расположение роты, встал, широко расставив ноги, и заложил руки за ремень, на котором болтался штык-нож, и громко, что было силы, прокричал:

– Рота, подъем!!

– Чего орешь? – послышалось с койки стоящей у стены.

– Рота, подъем!! – повторил я, не снижая тона.

– Воин, отвали к той стороне, – был настойчивый совет кого-то из

"дембелей".

Солдаты начинали вылезать из-под нагретых за ночь телами одеял, одеваться. Кто-то начинал застилать постель, кто-то брел в направлении туалета, сержанты начинали толкать ногами соседние кровати, поднимая крепко спящих.

Начинался новый армейский день.

Вечером, сдав дежурство по роте, я зашел в канцелярию штаба батальона, где сидели Роман и Виталий занятый каждый своими делами.

За одну ночь наши отношения стали еще более дружескими. Мне было приятно общаться с более старшими, интеллигентными ребятами уже имевшими высшее образование.

– Как дела, служивый? – спросил отоспавшийся днем Роман. – Мне уходить через полгода, может быть займешь место комсомольца батальона?

– Ром, ты учитель, с высшим, кандидат в партию. А я чего?

– Да разве в этом суть? Хочешь, я с замполитом поговорю? У тебя получится.

– Не, не хочу.

– Но ты же был в совете факультета? Сам же мне говорил.

– Ну, был. Но там одно, а тут другое.

– Подумай, я пока кофе сделаю. Принеси водички, пожалуйста.

В канцелярии штаба батальона имелись не только отличный кофе, который присылали из дома, но и сахар с кухни, а также небольшой кипятильник.

Я вытащил из шкафа не то большую кружку, не то маленькую кастрюлю, пользоваться в канцелярии армейскими котелками – это была прерогатива советских фильмов, показывающих больше показушные моменты, чем реальные события, и пошел за водой.

– Шестеришь? – кинул мне презрительно сидящий на тумбочке старший сержант.

– Да вроде как себе…

– Ну, так и угостил бы кофейком, – подмигнул сержант.

– Своим всегда, пожалуйста. Чужим не распоряжаюсь.

Во взгляде дембеля чувствовалась неприкрытая зависть к тем, кто сидел в теплой канцелярии штаба батальона, и даже права старшего по сроку службы не распространялись на обитателей этой комнаты. Именно это бессилие бесило старослужащего еще больше. В армии традиционно происходило деление на старших и младших, тех, кто месил сапогами песком с грязью и тех, кто тяжелее шариковой ручки за два года в руки не брал. Существовала целая когорта каптерщиков, которые отвечали в ротах за выдачу вещей, смену портянок и нижнего белья, проводя за этим занятием большую часть своей службы. В основном, эти места традиционно занимали представители Армении или Грузии. В столовой, на блатном с точки зрения армейской иерархии месте, были хлеборезы, от которых зависело, получишь ли ты лишний кусок хлеба и сахара и есть ли у тебя шанс заиметь дополнительный паек в любое время суток. Хлеборезами часто были узбеки или молдаване. Были и такие, кто попадали на продуктовые или вещевые склады. Это были люди вне категорий. От них зависело, какое обмундирование или какой паек на полевой выход получит та или иная рота. Часто не начальник склада, а его помощник решал, выдать ли стоящему перед ним сержанту или старшине новое обмундирование или показать свою пусть маленькую, но власть. Они не служили, они работали на этих складах. Прапорщики, начальники этих мест, жили не хуже генералов, имея равнозначные дачи в тихих, лесистых местах около речки или озера. Служба на складах не определялась возрастом, она определялась положением и умением заполнить склад дефицитной или просто нужной служащему или даже гражданскому человеку продукцией. Офицеры менялись, росли в должностях и званиях, переезжали в другие части, но прапорщики, начальники складов, оставались всегда. А над всем этим существовали писари – те, кто были близки к высшему управлению, те, кто носили сержантские или солдатские погоны, но сидели в одной комнате, за одним столом с теми, кто решал дальнейшую жизнь роты, батальона, полка, дивизии. С "канцелярскими крысами", как их часто называли, вынуждены были считаться. Им завидовали, их ненавидели, как ненавидят то, до чего не могут сами дотянуться, но конфликтовать с