Теодор Гладков - И я ему не могу не верить…

Павловский успешно, даже талантливо сыграл свою роль. Он нахваливал Фомичеву «Либеральных демократов» за то, что они наконец переходят к энергичным действиям, просил Ивана Терентьевича передать Савинкову его просьбу — разрешить остаться в России, чтобы помочь своим опытом и личным участием в намеченных серьезных диверсиях и террористических актах.

Однако Артузов понимал, что все по-прежнему висит на волоске. В конце концов, Савинков может заупрямиться всерьез и категорически приказать Павловскому вернуться в Париж. Этот приказ надо было предвосхитить. И Артузов придумал новую комбинацию, одобренную Дзержинским…

10 июня Фомичеву показали тревожную телеграмму о том, что в Ростове при попытке ограбить почтовый вагон (а он знал, что ЛД нуждалась в деньгах) ранен Павловский. В сопровождении сотрудника КРО Фомичев срочно выехал в Ростов. Павловского, однако, он в городе не застал: местные «активисты» сообщили ему, что Сергея Эдуардовича уже отправили в Москву на излечение, поскольку здесь, на месте нападения, ему оставаться было крайне опасно.

Чтобы улучшить настроение сильно озабоченного случившимся Фомичева, ему предложили встретиться в Минеральных Водах с главарем местных националистических банд Султан-Гиреем, якобы связанным с ЛД. Такая банда действительно совсем недавно на Северном Кавказе существовала, наводила ужас на местных жителей, но к описываемому моменту была уже разгромлена.

Встреча с «кавказскими партизанами» была обставлена так эффектно, что совершенно ошеломила Фомичева: он увидел на сей раз не московских «квартирных» заговорщиков, а настоящий отряд на все готовых вооруженных джигитов! Особенно яркое впечатление произвел на него сам «Султан-Гирей», роль которого сыграл с блеском чекист Ибрагим Абиссалов, в мировую войну офицер «Дикой дивизии», обладавший действительно устрашающей горской внешностью.

В Москве Фомичева ожидал «раненый», «прикованный к постели» Павловский. Слабым голосом он рассказал, как хорошо проходила операция по ограблению почтового вагона и как ему при этом случайно не повезло: принятый им за убитого охранник успел с близкого расстояния выстрелить в него из нагана. Павловский был хорошо подготовлен — в качестве консультанта к нему пригласили квалифицированного военврача. Его рассказ о перенесенной хирургической операции по извлечению пули и последующем лечении был с медицинской точки зрения безупречен. Таким «мелочам» в оперативной работе Артузов придавал огромное значение, справедливо утверждая, что плохие студенты всегда срезаются на пустяковых дополнительных вопросах экзаменатора.

Для подкрепления устного рассказа Фомичева решено было послать в Париж и Федорова. Они повезли с собой собственноручно написанное письмо Павловского, в котором тот детально сообщал обо всем с ним случившемся и призывал Савинкова немедленно приехать в Россию, чтобы принять руководство организацией в решающий момент ее перехода к активным действиям на всей территории Советов.

Последняя фраза была написана Артузовым с тонким проникновением в психологию Савинкова. В ней был скрытый намек, что отказ приехать в СССР накануне больших событий будет воспринят как проявление трусости. А для Савинкова оказаться в положении труса было равносильно политической смерти.

12 августа Савинков прибыл в Варшаву вместе с Фомичевым, Федоровым и супругами Дикгоф-Деренталь. Остановились в небольшом отеле. Савинков пригласил к себе ближайших сотрудников и поставил их в известность о своем решении.

15 августа, несколько изменив свою внешность, с паспортом на имя Виктора Ивановича Степанова Савинков вместе с Деренталями и Фомичевым (Федоров отправился днем раньше, чтобы обеспечить «окно») выехал к границе. Здесь его встретили Федоров, ответственный сотрудник КРО Сергей Васильевич Пузицкий и Ян Петрович Крикман, которого Фомичев знал как Ивана Петровича Батова — «своего человека» в советских погранвойсках.

Что было дальше, через много лет рассказал Я. П. Крикман:

«В тот день с утра на границу приехали Пузицкий и Демиденко. Остановились в густых кустах невдалеке от пограничного столба. Ночь выдалась темная. Время тянулось медленно; прошел час, другой, третий — все тихо. Вдруг с польской стороны замигал огонек.

— Это Андрей Павлович, — сказал Пузицкий и пошел навстречу.

Андрей Павлович подавал нам сигнал фонариком. Рядом стояли Савинков, Любовь Деренталь, ее муж, Фомичев и представители польской разведки Секунда и Майер. Пузицкий подошел к нам, поздоровался, сказал, что путь свободен. Майер и Секунда остались на своей стороне, а остальные ступили на нашу землю.

Я подошел к процессии, козырнул и в целях конспирации предложил всем сдать оружие, чтобы избежать каких-либо осложнений при дальнейшем передвижении.

Первым протянул мне свой револьвер Савинков, затем остальные. Фомичев, как старый знакомый, подошел ко мне, поздоровался за руку, словно желая показать остальным, что здесь он свой человек.

Я рассовал их револьверы по карманам и предложил следовать за мной. Чтобы переход границы не показался легкой прогулкой, повел их по петляющей тропинке в кустарнике. Савинков и Фомичев шли не за мной, а сбоку, обгоняли меня, останавливались, прислушивались. Все было тихо. Мы еще днем предупредили начальника погранотряда, чтобы не выставлял на этом участке пограничников.

Вскоре мы вышли к спрятанным в балке лошадям, запряженным в две тачанки. Здесь, чтобы не вызвать подозрения у местного населения, я предложил «гостям» надеть красноармейские шинели и буденовки. В первой тачанке разместились Савинков, Любовь Ефимовна, Пузицкий и Андрей Павлович в качестве возницы. На второй — Фомичев, Александр Деренталь и я, а кучером у нас был пограничник. Доехали до большого озера в 12 километрах от Минска, сделали привал. Я предложил «гостям» снять шинели и буденовки: пограничную зону миновали, и теперь не опасно ехать в штатском. Постелили шинели на траву, сели. Фомичев достал из саквояжа бутылку вина, закуску. Он чувствовал себя хозяином, суетился, и весь его деловой вид убеждал «гостей» в том, что опасность миновала и можно отдохнуть. Разлили вино по стаканам, Пузицкий и я пить отказались.

— Вы с дороги, устали, вам сейчас спиртное нужнее, — пояснил Пузицкий.

Покончив с едой, сели в тачанки, поехали дальше. В километре от города остановились.

— Борис Викторович, — сказал Пузицкий, — в город лучше войти пешком и не всем сразу.

Савинков согласился».

Было около семи часов утра 16 августа 1924 года, когда они вошли в предместье Минска. Здесь из осторожности разделились на три группы: Савинков, Любовь Деренталь и Пузицкий и отдельно от них Александр Деренталь должны были разными маршрутами проследовать в заранее подготовленную квартиру на Захарьевской улице, 33. Фомичев и Крикман — в гостиницу.