Евгений Дырин - Дело, которому служишь

- Здорово! - вырвалось у Звонарева.

- Безобразие' - картавя сильнее обычного, произнес Рубин. - Ваше счастье, что вы сказали об этом так поздно, а дисциплинарный устав запрещает налагать взыскание за проступок, совершенный давно... Но я все же прошу записать это возможно подробнее... - с последними словами Рубин обратился к Федору Котлову, который вел протокол.

Пагурия постучал карандашом и взял со стола свои ручные часы.

- Время Полбина по регламенту истекло.

- Дать еще! Прибавить! - послышались голоса. Ему дали еще три минуты, и он в течение этого времени говорил о необходимости беречь материальную часть самолеты, которые в изобилии дает страна, но которых потребуется очень много, чтобы воспитать армию молодых летчиков. В нескольких резких фразах Полбин критиковал Звонарева, бесшабашность и лихость которого на посадке со "срезанным углом" могла привести к аварии. Хотел рассказать о статье в "Красной звезде" и о награждении командира авиаотряда Крыловского за безаварийную работу, но времени уже не осталось.

Он сел на свое место, так и не зная, хорошо или плохо говорил. В продолжение всей речи он ни разу не вспомнил о своем намерении соперничать с Рубиным в ораторском искусстве.

Но тут он увидел, что Федор Котлов смотрит в его сторону и, отложив карандаш, делает такие движения, как будто посыпает порошком поднятый вверх большой палец левой руки. На скамьях тоже многие оборачивались, одобрительно кивали ему головами, и он подумал: "Значит, главное сказал". И, успокоившись, стал слушать. Один за другим выходили к тумбочке летчики, техники. Рубин то и дело бросал реплики - он не находил единомышленников среди выступавших. Некоторые обращались со словами упрека и в адрес Полбина, - это касалось главным образом эксперимента с Буловатским. Но никто не решился полностью одобрить действия Полбина или целиком их осудить. Чувствовалось, что люди только ищут, нащупывают правильное решение вопроса.

Поэтому Полбин с возраставшим нетерпением ждал выступления секретаря партийного бюро.

Шалва Пагурия служил в авиации с начала двадцатых годов. Когда-то он был летчиком, но во время катастрофы на "Ньюпоре" или "Фармане" у него была изуродована нога. Костыли не понадобились, но пришлось сменить кабину самолета на рабочее место в аэродромных ремонтных мастерских. Там его избрали секретарем партийной ячейки, он хорошо организовал работу и вскоре был выдвинут на более высокий пост - освобожденного секретаря большой организации. В школу он пришел с хорошим опытом партийной работы за плечами.

Когда он выходил из-за стола с листками бумаги в руках, на скамьях зашикали: "Тише! Шалва выступает!" Его все, даже безусые учлеты, называли по имени или коротко "отсекр". Никто не произносил этих слов с оттенком фамильярности, напротив, в них звучало уважение.

Большой, очень широкий в плечах, на которых крепко сидела круглая голова со светлыми, стриженными ежиком волосами, он мало походил на грузина. У него и брови и глаза были светлые - говорили, что по матери он русский. Только когда он начинал говорить, его можно было представить в черкеске с газырями, в каракулевой шапке, расширяющейся кверху, и казалось, что этот костюм был бы ему к лицу.

- Тут были разные выступления, - начал он. - Были гладенькие и корявые, горячие и спокойные. Мне больше нравятся горячие. Но не такие, чтоб чих-пых и дым пошел, а с настоящим огоньком. В них правду легче разглядеть, честность большевистскую.

Он хитро сощурил глаза и вдруг, наклонясь в зал, произнес:

- Только ты, Полбин, все это на свой счет не принимай, о тебе отдельно разговор будет. Пока мне у тебя одно понравилось - что ты газеты читать любишь. Это неплохо, это хорошо. Все мы читаем газеты. А не всегда замечаем то, что важно для нас, работников авиации...

"Что же?" - едва не вырвалось у Полбина, но Пагурия ответил сам:

- Недавно "Красная звезда" подробно рассказала про опыт одного авиационного отряда. Командир этого отряда получил правительственную награду орден. За что получил?

Пагурия выпрямился и, рассекая рукой воздух, произнес с короткими паузами между словами:

- За хорошую... безаварийную... работу. Три года без поломок и аварий! Можем мы этим похвастать? Нет! У нас не было крупных летных происшествий, но подсчитайте, сколько поломано подкрыльных дужек, сколько отбито костылей на грубых посадках? Кто мне скажет, что это мелочь, ну, кто, кто? - поднял он голос, обращаясь к сидящим в зале. - Никто не говорит. И правильно! Сегодня сломал подкрыльную дужку, а завтра срежешь круг товарищу на посадке, отобьешь ему элерон и машину разломаешь. Сам угробишься. Тебе на могиле лопасть винта поставят и надпись сделают: "Летчик такой-то. Отличался лихостью воздушного почерка".

Кое-кто в зале рассмеялся. Звонарев оглядывался по сторонам с виноватой улыбкой. Рубин положил кисти рук на стол и с упрямым видом уставился на висевшую у потолка электрическую лампочку. Пагурия повернулся к нему:

- Тут ты поднапутал немного, Аркадий Захарыч. Не зря тебя поправляли, прислушаться стоит.

- К чему? - пожал плечами Рубин.

- А вот к чему. Валить в одну кучу француза Пегу и нашего Нестерова нельзя. Пегу был воздушный акробат, его лихость звоном франков и долларов отзывалась. А Нестеров искал новые пути, высший пилотаж создавал. Прав ты, есть такая традиция у русских летчиков. Арцеулов лихо, наперекор всему качинскому начальству, самолет в преднамеренный штопор ввел. А для чего? Чтоб доказать: можно со штопором бороться. Значит, ясность цели была.

- Я не спорю, - опять вставил Рубин.

- Не споришь на словах, а на деле, по существу, споришь. Верно тебе тут заметили. Если твою лихость воздушного почерка принять, то она у тебя - какое это слово говорится? - самоцель! Понятно? Самоцель.

Рубин молчал, высоко подняв брови.

- Я поддерживаю в этой части выступавших, - продолжал Пагурия. - Нам нужно летать не ради лихости, а ради уменья воевать. И надо учить искусству летать и воевать в воздухе нашу молодежь, детей рабочих и крестьян. Вот тут-то разговор о Полбине. Я думаю, что не стоит снимать его с командира звена и объявлять задним числом взыскание. Буловатский стал летчиком. В будущей войне он станет сбивать вражеские истребители или громить укрепления. Воином станет! И те, кого он защитит, спасибо ему скажут, а заодно и Полбину, который его обучил!

Полбин облегченно вздохнул и вытер платком вспотевшие руки. Пагурия продолжал:

- Не берусь говорить, что Полбин правильно сделал, когда ручку выбросил. Это касается методики летной подготовки, и нельзя такое действие в правило возводить. Бывает, что в споре человек заостряет какой-то факт, преувеличивает его. Это называется - какое тут слово? - полемический прием. Вот Полбин, по-моему, и применил полемический прием. И доказал, что смотрит вперед, а не назад - в этом главное!